Интересно, что емчанин выглядел совершенно спокойным. Поглядел на аминтеса мирно, спросил:

– Что за человек? Одет по-славянски, а борода короткая, как у греческого купца.

Говорил он нечисто, но понятно: «Сьто са селовек?»

– Шел оттуда, – неопределенно махнул Дамианос в сторону севера, ничего не ответив про короткую бороду. – Варяги остановили, сюда привели. Кто этот слепой? Что он делает?

– Это годи. По-вашему волхв. Имя – Урм. По-вашему Змей.

«Змей? Значит, тезка. Я у северичей тоже Гадом был», – все так же весело подумал аминтес.

– Змей кормит бога Одина кровью.

– Петуха зарезал? – кивнул Дамианос, зная, что у северных народов лучшей жертвой богам считается петух.

– Нет, это я петуха резал. Нашему богу Юмалу жертву давал. Руотсы видели, меня к Урму привели. Он один решает, кто может быть волхв, а кто нет. Ничего. Посмотрит – отпустит. Скажет: можно. Что я ему? Он большой волхв, я совсем маленький. – И тем же спокойным, рассудительным тоном продолжил. – Бог Один, которому молятся руотсы, любит человечью кровь. Ее тут много. Каждый день кого-то убивают. Или у них энвиг – это когда они между собой рубятся. Или кто-то совсем больной и просит, чтобы его зарезали.

– Больные русы просят, чтобы их зарезали? – переспросил Дамианос, подумав, что неправильно понял.

Емчанин улыбнулся.

– Руотсы ничего не боятся. Но боятся помереть от болезни или от старости. У них называется «смерть на соломе». Кто так умер, никогда к богу Одину в небесный дворец не попадет. Поэтому больные и старые просят, чтобы их убили. Нужно с мечом в руке помирать – тогда хорошо… А еще Урм много чужих убивает. Понюхает, понюхает. Если не такой запах – ножом режет. А кровь Одину даёт.

– Как это «нюхает»? – опять не понял Дамианос.

– Носом. У него нос волшебный. Врага чует. Поэтому я совсем не боюсь. Я руотсы не враг. Зачем меня убивать?

Вдруг раздался шум, и интересный разговор прервался. От центра лагеря к логову Змея-Урма двигались гурьбой десятка три воинов. Передние несли что-то на руках. Вот они вышли на пространство, освещенное кострами, и Дамианос увидел, что это мертвое тело.

– Урм! Урм! – кричали люди и еще что-то, сердитое и требовательное.

Труп они положили на землю, лицом вниз. Под левой лопаткой рубаха потемнела от крови. Удар колотый, определил Дамианос опытным взглядом. Нанесен ножом или копьем.

– Зарезали, – сказал емчанин. – Кто зарезал – не знают.

К толпе вышел слепой. Поднял руку с посохом – все замолчали. Потом заговорили снова, но теперь тихо, почтительно. Годи послушал, наклонил голову.

– Этот, который лежит, на ночь в караул встал. Около своего шипслаг. И кто-то зарезал, – пересказал емчанин, видно, хорошо знавший язык вэрингов.

– Что такое «шипслаг»?

– Руотсы, кто из одной деревни, один корабль строят. Плывут по морю вместе. На земле один дом строят и тоже живут вместе. – Местный волхв показал на бревенчатые казармы. – Чужих к себе не пускают. Даже других руотсы.

Жреца под руки подвели к мертвецу. Годи тяжело опустился на колени, стал ощупывать рану. Поднес ко рту окровавленный палец. Понюхал, лизнул. Сказал что-то, от чего по толпе прокатился ропот.

– Говорит, свой зарезал. Так кровь шепчет. Говорит, один из вас зарезал! – поразился емчанин. – Хэй, какой большой колдун! Всё видит!

«Конечно, свой. Не чужой же, – подумал Дамианос, не впечатлившись. – Земляк из своего же шипслага, к кому часовой не боялся повернуться спиной. Можно было не нюхать и не лизать. И так ясно».

Урм поднялся, стукнул посохом, возвысил голос.

– Говорит, в ряд вставайте. Буду нюхать каждого.

Артельщики зароптали, но повиновались – выстроились кругом, в центре которого находился годи.

Тем временем у капища собирались и другие русы – шли и бежали со всего лагеря. Столпились уже несколько сотен человек, и прибывали всё новые.

Аминтес с любопытством наблюдал за действиями жреца и заодно присматривался к артельщикам из шипслага. Как же Урм определит, кто из них убийца?

Годи кланялся орлу, шевелил губами, время от времени бил посохом о землю. Молитва сначала была тихой, почти беззвучной, но постепенно голос креп, делался пронзительней и превратился в песню со странным, трудно уловимым мотивом. Удары стали ритмичными, тело певца мерно покачивалось, голова запрокинулась, седые косы бороды мотались из стороны в сторону.

Люди, стоявшие в круге, а за ними и зрители тоже закачались – все разом, в одном и том же темпе. Это выглядело так, будто завывания колдуна подняли ветер и по толпе пошли волны.

– О-о-один! – оглушительно возопил Урм, перевернул посох острым ножом книзу и вонзил его в землю.

Все замерли. Стало очень тихо.

Тогда жрец, вытянув руки, пошел к корабельной артели. Нащупал одного, взял за ворот, притянул к себе и стал обнюхивать лоб. Оттолкнул, переместился к следующему.

Слышалось лишь сдавленное дыхание толпы да потрескивание костров.

«Всё понятно, – сказал себе аминтес. – У страха есть запах. Животные его чуют, поэтому при дрессировке хищного зверя бояться нельзя. Слепые часто обладают не только острым слухом, но и тонким обонянием. Все варвары суеверны. Преступник, зная о колдовских способностях Урма, сейчас стоит и обливается холодным потом».

Дамианос и без обоняния уже догадывался, кто убийца. Высокий костлявый рус беспокойно ерзал и кусал губы. По мере того, как приближался жрец, смятение всё усиливалось.

Вот годи притянул его к себе, обнюхал – и что-то крикнул.

Все взревели, а тот, кого объявили убийцей, опустил голову и закрыл ладонями лицо. Он даже не попытался отрицать свою вину. С него уже снимали пояс и меч, вязали руки за спиной.

– Великий колдун, – сказал емчанин с восхищением. – Меня отпустит. Понюхает и отпустит.

– Что будет с убийцей? – спросил Дамианос, глядя вслед преступнику, которого повели в центр лагеря.

– Конунг решит. Если будет добрый, прикажет мечом зарубить. Если будет злой – прикажет в воде топить.

– Почему мечом лучше?

– У руотсы так. Кто от меча умер – к богу Одину попал. Кто без крови умер, тот под землю идет. – Емчанин пожал плечами и понизил голос. – Руотсы совсем дикие. Всякой глупи верят.

«Да нет, это не глупость, – подумал Дамианос. – Это причина, объясняющая, почему вэринги так отважны и свирепы в бою. Они не бесстрашны, они тоже боятся смерти, как все люди. Но боятся смерти мирной, а о гибели в сражении мечтают. Точно так же, как мечтаю о смерти я, потому что на той стороне меня ждет Белая Дева».

Он вздрогнул, вспомнив, что никто его на той стороне не ждет. Геката здесь, близко! И зовут ее иначе…

«Не сейчас! Потом! – одернул он себя. – Не хватало еще, чтобы слепой фокусник своим чутким носом унюхал во мне страх».

Вэринги понемногу разбрелись, оживленно обсуждая случившееся. Годи стоял под орлом такой же прямой и грозный, как деревянный идол. Упивался торжеством. Но стоило последнему зрителю удалиться, и старик задвигался. Видимо, определил по слуху, что красоваться больше не перед кем.

Повел рукой, нащупывая воткнутый в землю посох, нашел его, вытер испачканный землей клинок. Устало потер лоб, вялой старческой походкой побрел к хижине, но остановился. Вспомнил про задержанных.

Сказал что-то, и охранник, опершись на палицу, поднялся с земли.

– Не меня зовёт, тебя. Я долго жду, а он тебя зовёт, – проворчал емчанский волхв. – Говорит, пускай подойдёт колдун с севера. Ты тоже волхв?

Дамианос сделал несколько шагов вперед – и остановился: Урм выставил вперед ладонь, запрещая чужаку входить на ритуальную площадку.

Тяжело ступая, жрец вышел за линию костров сам.

Глаза у него имелись, но были незрячие, подернутые мутно-белой пленкой. Запущенная старческая катаракта, определил аминтес. Справа зрение утрачено бесповоротно, но слева, пожалуй, катаракту можно было бы убрать.

Годи придвинулся, шумно втягивая воздух. А Дамианосу было впору зажимать нос – от служителя Одина несло, как от выгребной ямы. По косам, которые, кажется, никогда не расплетались, ползали насекомые. Вэринги все были грязные, много грязней славян, но старик, похоже, не мылся десятилетиями.