Нет, надо быть совсем уж зацикленным краеведом вроде Бориса Петровича, чтобы, свернув с Народного Ополчения на Козлова, вдруг задаться вопросом: Козлов – это кто? Тоже в танке сгорел? Впрочем, Борис Петрович знает ответ, справлялся в справочнике. Не в танке сгорел Козлов, а сгорел на работе – в должности председателя исполкома Ленинградского областного совета депутатов трудящихся. Как раз в пору его руководства и нареклись улицы в этом районе именами павших героев; лишь одна безымянной осталась, та, что примыкает с запада к лесопарку. Умер – и назвали улицу его именем.

А еще Борис Петрович полюбил название «бульвар Новаторов». Когда-то его от подобных совковых имен в дрожь бросало. Но время лечит – прошло. И нагрянула эта любовь четыре года назад, когда обнаружил Борис Петрович, что его дочка шестнадцатилетняя, полутора иностранными языками владеющая, не знает значения слова «новаторы». Все что угодно – и «новички», и «новоселы», хотя ведь слово латинское, надо бы знать... Даже прямая подсказка: «Ну... новаторы производства?..» – не приблизила к истине. Видите ли, «новаторы производства» – это «вновь принятые на работу». И вспомнил Борис Петрович, как шли они за молоком в Лисьем Носу, когда было ей лет девять-десять, и спросила дочка Бориса Петровича: «Папа, а кто такие передовики?» Он не сразу понял, о ком, а только когда увидел доску почета. А на доске: «Наши передовики» – надпись сияет.

Так что бульвар Новаторов и улица Передовиков (за Охтой) в том же ряду стоять должны, что и, скажем, Глухая Зеленина.

Борису Петровичу нравилось название «Счастливая улица», и вовсе не потому, что это был самый оптимистический топоним на карте города, а потому, что знал Борис Петрович тайну названия. Ну конечно, все решили, что если улица Счастливая, то ясно почему – и объяснять не надо. Так же, как ясно, почему в далеком Риме непременно должна была быть Счастливая улица, на которой Гоголю сам Бог велел жить и создавать свои «Мертвые души». Так-то оно так, да не совсем. Совсем не поэтому. Потому что где-то рядом с дореволюционных времен была другая Счастливая улица, в память о той назвали и эту. Получается, что живут Чибиревы не на просто Счастливой, а на Дважды Счастливой улице, что ли, так? В общем, да. Почему же ту, первую, величали Счастливой? Потому что – с насмешкой. Потому что и смотреть на нее было страшно, а не то чтобы жить в кривобоких, с грязными окнами деревянных бараках, составлявших ее единственную достопримечательность. Тем убогим клоповникам столетней давности с прежней Счастливой, той неустроенности и обязана именем своим нынешняя Счастливая улица, на которой живут Чибиревы – то ли счастливо, то ли не очень. Третий вечер общаются через губу, уже позабыл Борис Петрович, в чем суть разногласий. Оба устали. Жена, вздохнув, начинает произносить монолог, обращаясь не столько к нему, сколько к серванту, излагает свой взгляд на положение дел; муж не слушает, но:

– ...наши бесконечные споры, – слышит голос жены.

– Наши? – встрепенулся Борис Петрович. – Я с тобой когда-нибудь спорю? Это ты споришь со мной!

– Ну, конечно, я во всем виновата.

– Я не сказал, что кто-нибудь виноват, я просто говорю, что я не спорю.

– Я виновата, а ты святой.

– Я не святой. И ты не виновата. Просто я говорю, что ты все оспариваешь. Все. Что бы я ни сказал. Между прочим, я не считаю это твоим недостатком.

– И что же ты такое сказал, что я оспариваю?

– А вот то и сказал, что ты все оспариваешь.

– А ты не оспариваешь?

– Я не спорю с тобой. У меня нет привычки спорить с тобой.

– А что же ты сейчас делаешь?

– Констатирую факт!

– А я спорю.

– А ты споришь!

Борис Петрович глядит в окно (кактус на подоконнике), поток машин скользит по бульвару Новаторов, облака плывут со стороны улицы имени партизанки, погибшей в псковских лесах и годящейся ему в дочери. Иногда Борису Петровичу кажется, что он способен совершить подвиг. Он приходит к таким умозаключениям, потому что иногда замечает за собой, что не ценит собственной жизни. Чаще ценит, потому что боится врачей, больничного кафеля, пищевых красителей, консервантов, но порой бывают секунды, когда кажется ему, что будь у него сейчас пистолет, мог бы поднести к виску и, не задумываясь, нажать на курок. Он способен мыслить себя с пистолетом в руке. Может быть, он так себя мыслит, потому что пистолета у него нет. Может быть, он мыслит, а следовательно, существует, как раз потому, что у него нет пистолета.

Или – когда на балконе. Подойти к перилам, посмотреть вниз.

И.

Борис Петрович понимает, что директор школы – это как командир полка, так что если доходит дело до такого рода саморазборок – только револьвер и ничего другого.

Но только не у себя в кабинете.

Нет, детей Борис Петрович ничему не учит такому. Он их учит тому, чему надо учить. Он уверен, учить надо только тому, чему надо.

Уча, он пытается личным примером явиться для них; только личный пример сам собой не желает являться.

Борис Петрович знает свои недостатки. Вот один из них: он часто попадает под чужое влияние. Ученики, инфантильные в массе – иногда ему кажется так, – заражают его непосредственно инфантилизмом.

Борис Петрович знает, что если бы он даже совершил подвиг, его бы именем не назвали улицу. Он бы и не хотел этого – чтобы его именем назвали улицу, если бы он совершил подвиг. Но у Бориса Петровича есть одна странность. Он бы все же не возражал, если бы его именем что-нибудь назвали, но только ни в коем случае не за подвиг, даже если бы он его совершил, и не за какие-нибудь там заслуги, например педагогические, а так, просто так, исключительно ни за что, за то, что жил-был Чибирев, и дело с концом.

Борис Петрович не возражал бы, пожалуй, если бы в этом или в соседнем микрорайоне обозвали бы его именем какой-нибудь захудалый проулок. Скажем, проезд между торговым центром на Лени Голикова и кинотеатром «Орбита». Или, если ближе к дому, двухсотметровую перемычку между Ленинским и Трамвайным проспектами, там еще есть маловразумительный тупичок возле корпуса НИИ так называемой галургии... – так и называется: НИИ галургии (с ударением на «у»; то бишь добыча соли с помощью химических методов). Правда, с тем проездом Борис Петрович опоздал – пока он присматривался к проезду, его зачем-то поспешили назвать Троллейбусным, словно действительно догадались о тайных притязаниях Бориса Петровича и отнеслись к ним серьезно. Столько лет был безымянным, и вот, спохватились...

Да-с. Борис Петрович не считал бы зазорным, если бы оттяпали в его пользу от все той же Козлова оттопырившийся на запад аппендикс, все равно там нету домов. Дело в том, что улица Козлова с годами заметно удлинилась в северном направлении, вытянулась, как на разведку, как дождевой червяк на сырой почве, причем как червяк по мере вытягивания самого себя неизбежно сужается, улица эта также сужается и тощает, пока наконец, уткнувшись носиком в канаву, именуемую почему-то рекой Новой, не перестает быть червяком. Здесь она распадается на два асфальтированных рукава – один вверх по течению как бы реки, другой – вниз. Борис Петрович находил сомнительной свою же гипотезу о том, что оба проезда имеют одно название – исходного целого (даже для председателя исполкома Козлова было бы многовато), и он оказался прав в отношении дороги вниз по течению – у нее не было никакого имени. Борис Петрович сделал это открытие в первую весну нового тысячелетия, но уже во время осенней экспедиции он обнаружил таблички: «Речная улица». Определенно какая-то неведомая сила постановлениями соответствующих комитетов администрации города торопилась предупредить Бориса Петровича. Вот тогда он и покусился мысленно на чужое – на проезд противоположного направления, формально уже принадлежавший улице Козлова, – слишком уж резко и независимо отлучался в сторону этот крючок, вполне достойный того, чтобы называться отдельным именем.

Был еще один соблазн: делегировать свое имя одному из кусочков бульвара Новаторов, решительно расщепляющемуся в окрестностях кинотеатра «Нарвский», – глядишь, меньше путаницы было бы в нумерации домов. Составляющие бульвара Новаторов окончательно сходятся в пучок лишь за створом Счастливой улицы, за домом № 1, в котором живут Чибиревы; там бульвар перестает, строго говоря, быть бульваром, а становится как бы проспектом. Между прочим, было еще до войны на месте его юго-западной части что-то такое, что носило отнюдь не отвлеченное имя, а именно – улица Нобеля, вон оно как! Ладно, Нобелю не ровня Борис Петрович, но ведь и до революции тот участок проезда носил вполне внятное, хотя и необычное имя: переулок ЛешкоПоппель, так сказать – несклоняемо, то есть в честь женщины, и, понятно, не царских кровей. И не в том дело, как дразнили пацанов с Лешко-Поппель пацаны из других переулков или что Борис Петрович, дескать, тоже не лыком шит; не о заслугах речь, не надо заслуг, – но вопрос: чем одно хуже другого? Лешко-Поппель – она кто? Просто домовладелица. Борис Петрович – кто он? Просто квартиросъемщик.