Во взгляде Малькольма на миг мелькнуло выражение боли.

— Ну-у, — ответил он очень тихо, — не то чтобы совсем так уж. Но, пожалуй, да, мэм, случается и такое, то там, то сям. Первое в истории использование биологического оружия случилось здесь, когда одеяла с умерших от оспы на корабле взяли да подарили племени индейцев во Флориде — говорят, ихние воины могли проткнуть длинной стрелой ногу человека, его коня, да так, чтобы острие ее, выйдя с другой стороны, пронзило и вторую ногу.

Марго молча кивнула — она уже читала об этом.

— Так вон эти парни, — продолжал он, кивнув на людей у фургонов, — наверняка держат в голове вот что: угнездиться в тех частях оклахомской резервации, которые покуда не принадлежат ни одному племени, вырезать половину одного племени, чтоб другое вышло на тропу войны. Нет, не ради мести за братьев по крови, куда уж там. Черт, эти бедные ублюдки, они просто поймут, что будут следующими, а кому хочется, чтобы его зарезали в постельке, словно жирную, ленивую корову?

Такие вот невеселые дела. Федеральные войска — те пытались уж повыбить этих ублюдков с индейских земель. Да куда там, на место каждого из энтих, убитого или забранного в кутузку, всегда найдется десять, а то и дюжина новых желающих. Энти земли — они ведь неплохи для фермерского дела в сравнении с тем, что осталось еще за недорого. Им ведь энтого и нужно — хорошей, а главное, дешевой земли, а где ее взять еще, кроме как у индейцев? Черт, мэм, простите за выраженьице, но эти ублюдки готовы нахватать ее сколько влезет, что бы им для этого ни пришлось сделать — покупать, красть, резать, стрелять, жечь кого угодно, только бы шкура была не белого цвета. А иногда и таких тоже. Грязные это игры, но стары как мир, только крови побольше.

— А мы ничего не можем сделать, чтобы помешать им?

Слуха ее коснулся вздох.

— Ни хрена. Ничего-ничегошеньки. Историю не изменишь. Одна из первых заповедей путешествий во времени, и уж вам-то, мэм, полагалось бы знать их все наизусть.

Марго тоже вздохнула.

— Правило первое: не получать прибылей от истории и не приносить с собой намеренно никаких биологических организмов — включая людей из Нижнего Времени — на Вокзалы Времени. Правило второе: не пытаться изменить историю — это невозможно, но попытка может убить тебя самого. — Мучительно было вспоминать все эти заповеди здесь, прямо перед этими полными убийц фургонами. — А жаль. Я вроде неплохо стреляю.

Малькольм, которому посчастливилось увидеть спектакль под названием «Урок для тухлых археологов», согласно кивнул.

— Действительно неплохо, по крайней мере из современного оружия, да и из ружей, стрелявших дымным порохом, тоже. Но мы здесь не для того, чтобы остановить индейские войны. Мы здесь для того, чтобы проследить все перемещения Чака Фарли и узнать, в каком обличье вернется он обратно на вокзал. Поверь мне, Марго, ничего не изменится даже от того, если бы я перестрелял всех этих сукиных детей и бросил их гнить здесь в пыли. Но, Марго, — он положил теплые руки на ее прозябшие плечи, — это все равно не остановило бы избиения миллионов невинных душ с самого начала человеческой цивилизации, верно? — Марго покачала головой, пытаясь скрыть досаду — не слишком успешно, судя по выражению лица Малькольма. — Это невозможно, Марго. Мы просто ничего не изменим. Что-то всегда будет несправедливо, и тебе придется выбирать между позорным бегством и возможностью быть застреленной — или забитой до смерти, или зарезанной, или оскальпированной, или чего еще похуже. Ты только представь себе: являюсь я, скажем, к Папе Римскому и заявляю: «Привет, я Ангел Смерти. Господь Бог на небесах шибко недоволен твоими гонениями на еретиков во Франции. Слыхал, поди, о такой штуке под названием „черная смерть“? Вот именно ее твои мясники и заслужили своими деяниями». Или я могу подождать еще несколько лет, пока Темучин не подрастет и не наберет силу, а потом заявиться к нему в юрту и убедить его не истреблять половину населения Азии и Европы. — Он фыркнул. — Кстати, каким бы вонючкой ни был этот Скитер Джексон, при случае можешь расспросить его об этом.

Марго даже зажмурилась от удивления.

— Скитер? Он жил вместе с Темучином? — Ответа так и не последовало, и она сменила тему: — Я понимаю, что ничего важного изменить нельзя. Просто все это так… так тяжело.

Она вспомнила ту жуткую ссору с человеком, который хотел прожить остаток жизни с ней, вспомнила грязную лондонскую улицу, где ее невежество чуть не погубило их обоих, и ощутила подступивший к горлу ком.

— Малькольм… — Голос ее звучал неуверенно и прерывисто, когда она взяла его в темноте за руку. Эта сильная, надежная рука вновь придала ей храбрости.

— Да? — спросил он ее без тени усмешки.

— Скажи, почему каждый раз, когда я отправляюсь с тобой в Нижнее Время, надеясь, что это будет как счастливый подарок, я вижу столько горя?

Малькольм помолчал, прежде чем ответить.

— Это как в тот страшный день в Лондоне, да?

Марго кивнула:

— Да. Даже хуже, потому что у некоторых из этих людей нет надежды. Меня от этого кошмары мучают.

Малькольм осторожно сжал ее руку.

— Мало кого из разведчиков не мучают кошмары. Жуткие кошмары. — Марго, вспомнив о том, что пережил ее дед, согласно кивнула. — И, — добавил он еще тише, — далеко не все мужчины и женщины способны за блеском и сиянием вечерних нарядов видеть обожженные руки китайцев из прачечных, стиравших все это для других. Для этого нужно… не знаю даже… настоящее сердце, ум и смелость, чтобы сочувствовать жертвам великих перемещений народов, чтобы видеть боль в их глазах и сердцах. Китаец, индеец, англичанин — все они смотрят на мир разными глазами. Видят ли они одно и то же? Или что-то совершенно разное? Классическая притча о слепцах и слоне. — Он вздохнул. — Я не знаю ответов на это, Марго. Но искать их, эти ответы, всю жизнь… вместе… могу ли я мечтать о чем-то большем?

Марго сжала его руку и отвернулась. Ей не хотелось, чтобы он видел слезы на ее лице. Она глубоко вздохнула, чтобы не шмыгать носом.

— Как только удается людям делать все это, — она махнула рукой, — таким невыносимо скучным в учебниках, тогда как на деле все это живо, все так волшебно, так трагически сплетено воедино, что мне больно и радостно сразу?

Вместо ответа Малькольм просто поцеловал ее. Каким-то образом этот поцелуй передал весь его страх того, что он может потерять ее, что она предпочтет ему кого-то еще, кого-то богаче или с родословной, не уступающей какому-нибудь породистому скакуну, кого-то моложе и привлекательнее, чем он. Она крепко прижалась к нему, вернув ему поцелуй с такой пылкостью, что на мгновение ей показалось, что он не удержится и возьмет ее прямо сейчас, на этом месте. Но он был все-таки британцем до мозга костей, кусты, в которых они притаились, были не такими уж и густыми — и в конце концов он заботился в первую очередь о ее репутации.

— О, Малькольм, — прошептала она, прижимаясь к его губам, — мой милый, глупый, сомневающийся Малькольм. Неужели ты правда думаешь, что какой-нибудь другой мужчина сможет занять место одного человека, которого я помню продающим пирожки с угрями на улицах Уайтчепеля, а заодно спасающим при этом мою дурацкую жизнь? Нас ведь чуть не убили по моей глупости, из-за того, что я вообще мало знала, недостаточно научилась стрелять, не говоря уже о моих тогдашних представлениях о том, когда нападать, а когда уступать. Я ведь чуть не погубила нас обоих! — Она прижалась к нему еще сильнее. — Не отпускай меня никогда, Малькольм! В каком бы обличье я ни выступала в Нижнем Времени, пусть даже в виде тощего мальчишки…

— Эй, ты никак уж не тощий мальчишка!

Восхищенные руки пробежались по округлостям ее тела, и Марго покраснела.

— Это все проклятое белье, и корсажи, и прочий вздор, от которого я кажусь толстой. Нет, роль мальчишки куда удобнее. Никаких тебе корсетов, никаких многослойных юбок и панталончиков, никаких в конце концов верхних платьев, в которые мне приходится буквально как в скафандр влезать, — все только ради того, чтобы меня не назвали падшей женщиной.