Часть гладиаторов шли по берегу — одни свободно, другие под вооруженной охраной. Никто не был еще одет для предстоящего боя, не говоря уже об оружии. Свободно шли вольные люди, принимавшие участие в Играх ради денег или славы; те, что под охраной, были наиболее ценные рабы-гладиаторы, завоевавшие себе высокую репутацию и гордившиеся своим искусством. В клетках везли расходный материал — обреченных преступников, чьи шансы выжить были смехотворны.

Накануне вечером Скитера и других пленников-гладиаторов отвели куда-то вроде общественного банкетного зала и накормили до отвала. Многим дали возможность попрощаться с семьями. Скитер был лишен даже этого Все, что у него оставалось, — это уроки Есугэя единственная надежда пережить последнее испытание на глазах у глумящихся, смеющихся, делающих ставки римлян

Солнце стояло уже высоко, и гонки колесниц, по обыкновению открывавшие Игры, должны были уже подойти к концу Наставало время для следующего номера программы Баржа Скитера причалила к берегу, и клетки по одной вытащили на берег у заднего фасада Большого Цирка, рядом со стартовыми воротами. Рев толпы в амфитеатре привел диких кошек — леопардов, львов, стройных гепардов — в еще большее неистовство. Запертые антилопы блеяли в ужасе и колотились о стальные прутья клеток, не в силах вырваться на свободу.

Некоторые пленники в соседних со Скитером клетках, также приговоренные к арене, с плачем молили проходивших мимо о пощаде, но их никто даже не слушал. Скитеру тоже хотелось плакать, но он не делал этого, резонно считая это бессмысленным занятием. Есугэй Доблестный учил его стойкости. Воспоминания об этих уроках помогли ему хранить молчание. Совладать с дрожью было труднее.

Какой-то раб шел вдоль ряда клеток со стопкой восковых табличек в руке, переписывая содержимое клеток или просто сверяя его со своими записями. Инвентаризация, подумал Скитер, чуть не расхохотавшись. Ох уж эти омерзительно методичные, скрупулезные римляне! Все им необходимо учесть — вплоть до последнего обреченного пленника и блеющей антилопы…

Раб подошел ближе, спрашивая у гладиаторов имя и род борьбы. Скитер услышал его голос, вздрогнул и схватился за прутья клетки, пытаясь выглянуть. Он знал этот голос! Он знал… но не мог поверить в это до тех пор, пока не оказался лицом к лицу с Маркусом.

При виде его Маркус тоже побелел как смерть.

— Маркус, я…

— Скитер, что ты…

Они заговорили разом и тут же замолчали.

Маркус опустился на колено, чтобы лицо его было на одном уровне со Скитером. Глаза его потемнели от волнения.

— Скитер! — Он сглотнул ком в горле, порылся в своих табличках, словно ища подтверждение этому кошмару, потом медленно поднял глаза на Скитера. — Они поставили тебя в паре с Волком Смерти, — голос его дрогнул.

— Да. Я знаю. — Скитер выдавил из себя жалкое подобие своей прежней улыбки. — Никакой справедливости, правда? Я… я никогда не думал, что это… — он кивнул на ошейник Маркуса, — может случиться. Никогда. Ты… — Он не мог договорить фразы. Язык не слушался. — Ты был единственным другом, который у меня был. — Только сейчас он осознал ужас этой потери.

— Прости, — прошептал Маркус. — Мой хозяин… Я буду на балюстраде над конюшнями. Я… — он осекся, теребя в руках свои таблички. — Я должен записывать, кто победил.

Скитер сделал еще одну попытку — безуспешную — ослепительно улыбнуться.

— Да. Ладно. Может, я еще удивлю всех, а? И по крайней мере ты можешь убежать в следующее же открытие Врат.

Маркус покачал головой.

— Нет За мной огромный долг. Сердцем я понимаю, что никто не имеет права удерживать меня в рабстве. Но мне надо вернуть деньги, Скитер. Честь Таурусатов — это все, что у меня теперь осталось.

В глазах его стояли слезы.

— Таурусатов? Это твое настоящее имя?

Маркус даже засмеялся сквозь слезы.

— Нет, — выдохнул он. — Так называется мое племя. Мы… нас ведь с тобой обоих предали, ты знаешь это? Эта меняла, Голди… Ну, с розовыми волосами. Та, с которой ты поспорил. — Его голос сделался резким и горячим, как беспощадное полуденное солнце.

Скитер прищурился, пытаясь хотя бы на минуту отвлечься от окружавшей его реальности — клеток, вони перепуганных людей, львиного рыка. Воспоминания о Восемьдесят Шестом Вокзале Времени нестерпимо бередили душу.

— Ну да, Голди Морран, — наконец выдавил он из себя. — И что она?

— Это она… она сказала Люпусу про тебя. Как тебя найти. Я сам это слышал, когда вернулся в «Замок Эдо», чтобы отдать Фарли то, что был ему должен. Вернее, то, что мог отдать.

Скитер вздрогнул, внутренне корчась при воспоминании о слезах и укоре в голосе Йаниры.

— Значит, это она ему сказала? Жаль, что у меня нет возможности подержаться как следует за горло этой старой ведьмы.

Маркус по-галльски передернул плечами.

— У нее тоже не все в порядке. Фарли украл почти все ее золото, прямо перед нашим отбытием. Он смеялся, рассказывая мне об этом — после того, как продал меня. Я… я спросил у него, как ему удалось пронести столько золота через Главные Врата. Он сказал, что взял его у Голди.

При всей бедственности положения, в котором оказалась Голди, Скитер вдруг рассмеялся — немного визгливо, но до слез.

— Значит, ее он тоже сделал, да? — Маркус округлил глаза. — Господи… нас обоих. Как пару детей малых. Таких, черт подрал, самоуверенных…

Он глянул через решетку на Маркуса.

— Ты все равно вряд ли поверишь мне, если я скажу, что пытался помешать тебе пройти через Римские Врата? — Глаза Маркуса расширились еще больше. — И как раз тогда Люпус ворвался во Врата за мной и шарахнул меня по башке.

Плотно сжатые губы Маркуса дрогнули и разжались.

— Но… как?

— Я… я договорился занять денег — понимаешь, доктор Мунди обещал мне за консультацию, и я хотел заплатить Фарли остаток твоего долга.

Взгляд в глаза Маркуса подсказал Скитеру, что ему стоило бы пожалеть парня и придержать язык. Скитер нарочито грубо прокашлялся.

— Ты бы лучше занялся работой, — сказал он, — пока твой хозяин не решил, что ты отлыниваешь. Маркус глотнул.

— До того, когда я увидел тебя в этой клетке, мне казалось, что я ненавижу тебя, Скитер. Но теперь… — Он бессильно развел руками. — Да будут боги на твоей стороне.

Он торопливо черкнул что-то на своей восковой табличке и отошел к следующей клетке, потом к следующей, пока не скрылся из поля зрения Скитера. Скитер прижался к прутьям, чувствуя, как боль внутри его постепенно перерастает в ярость. Значит, Голди Морран, будь она проклята, послала его на это. Скитер заслуживал наказания, это он и сам мог признать теперь, но вот так просто продать его, зная, что его убьют, только чтобы выиграть это проклятое пари…

Скитер был в долгу перед Маркусом, перед его семьей, и расплатиться по этому долгу он должен был прежде, чем предстанет перед богами высоких монгольских гор, где ветер и мороз могут убить человека в считанные минуты. «Если я выберусь из этого живым, — поклялся он себе, — я верну тебя Йанире и вашим детям. Не знаю как, но верну. А потом… — он подумал о Голди Морран, — когда я сделаю это, я сверну этой тощей старой стервятнице ее украшенную бриллиантами шею!»

Гнев помогал ему держаться все время парада перед началом поединков. Поставленный в пару с Люпусом, чьи смеющиеся глаза и ухмыляющийся рот говорили о полной его уверенности в исходе поединка, Скитер проделал все движения, вколоченные в него на тренировках. Щит Люпуса — как заметил Скитер, внимательно следивший за каждым движением своего соперника, за любой его потенциальной слабостью или уязвимым местом, — был украшен странным изображением: свернувшаяся в кольцо змея в круге ядовито-зеленых перьев. Почему-то это напомнило ему телешоу пятидесятилетней давности, и Скитер, поняв это, рассмеялся, вызвав в глазах Люпуса на секунду удивление, почти шок.

«Отлично, — свирепо подумал Скитер. — Все время старайся вывести этого ублюдка из равновесия — может, ты и выберешься из этого сухим».