Закричали почти все, что к кому ж тогда обращаться, как не к славянам?! Пусть Ладога на самом сивере, да все одно свои же! Долго рядили, и все больше звучали слова, что нужно дружину иметь свою или чужую звать, чтоб защищала. Прикинули, кого можно звать, и не нашли никого. А самим ратным делом заниматься не с руки, это же надобно семьи бросать, дела свои, и торговые, и домашние. Долго кричали, да так ничего и не решили, разошлись, как всегда, мрачные, нерешительные. Смутно стало в Ладоге, нехорошо. На норманнов сердитые, а где защиту искать, и не знают.

Сирко тоже ходил, тоже слушал и говорил. Говорил, что как ни далеко Киев, а туда надо взгляд держать, есть города и ближе, славян много, помогут. Но не все славяне в Ладоге, балты недовольны такими речами были, и свеи тоже, и веси… Долго держался в Ладоге мир, как качается бревно, если его точно посередине на опору положить, но нажми на один конец чуть сильнее, и упадет. Непрочно, коли опора только одна, надо несколько. А вот теперь нарушился, если норманны будут обижать ладожан, то кто знает, как все повернется… Никому вражды не хочется, плохой мир лучше доброй ссоры, да только как его удержать, мир-то?

Люди возникли неожиданно, сторожевой викинг даже не успел подать сигнал. Словно стоящие деревья вдруг превратились в человеческие фигуры. Мало того, так же тихо появились и лошади. Раголду и остальным стало не по себе. Но люди не выказывали признаков агрессии или недовольства, просто стояли и смотрели. Четверо мужчин и три женщины. Одеты в меховые накидки, поскольку довольно холодно, на головах ничего нет, волосы женщин стягивали обручи, косы светлые, как и у северянок на родине Раголда.

Варяги только что расположились на ночлег, они старались делать это засветло, чтобы не искать в темноте подходящее место. Пока на кострах жарилось мясо, часть из них улеглась отдыхать прямо в своих драккарах, так привычнее. Солнце уже коснулось самых верхушек высоких елей, позолотило их, над лесом пронеслась стая уток, слетывались перед дальней дорогой в теплые края, тихо шелестел ветер, обрывая желтые и красные листья с деревьев. Вокруг на многие дни пути лес и только лес. Прорубленные широкие просеки для волоков быстро зарастали мелкой порослью, викингам приходилось сначала даже чуть расчищать дорогу для своих лодей, потом уже тащить их, впрягаясь всем сразу в постромки. У Раголда мелькнула мысль попробовать купить лошадей у подошедших. Хотя их всего две, но кто знает, может, жилье недалеко, и там есть другие? Раголд оказался неопытным и не успел взять себе достаточно лошадей в начале волока, а те, что были, быстро пали от тяжелой работы, их зарезали и пустили на вертел. Теперь вместе с викингами драккары тащили всего три лошади, для двух больших судов этого явно не хватало, приходилось часто отдыхать, и Раголд со своими викингами отстал от остальных. Ждать его не стали, у всех каждый день на счету.

Купец сделал знак мужчинам, приветствуя, те спокойно ответили. Мало того, самый старший пустил свою лошадь и шагнул к викингам, похоже, нисколько не боясь. Но Раголду было не до того, его внимание привлекла даже не сама лошадь, а то, что на ней висело. Это оказалась связка отличных соболей, так называемая черная головка! Мех искрился в лучах закатного солнца, он просто играл каждой ворсинкой! Купец показал на шкурки, старик легко отцепил их от простого седла и протянул Раголду. Тот решил, что люди вышли для торга, и поспешил согласиться, боясь, что солнце зайдет, а при свете костра ему могут всучить что-то плохого качества. Но хозяин шкурок покачал головой, он не собирался торговаться. Купец даже про лошадь забыл, да и все, кто видел соболей, тоже. Дальше произошло что-то странное.

Раголд никак не мог объясниться со стариком, как ни напрягал свою память. Хотя слова все и знакомы, но смысла свей не понимал. То, что старик отказывался менять свои меха на его серебряные монеты, – это Раголду было понятно, на что здесь серебро, с кем расплачиваться, но он мог бы предложить и кое-что другое. Только старик отдавал ему соболей просто так! Свей решил, что дело в сочетании слов, которые он понимает неправильно, и поспешил позвать на помощь Хореня.

Ладожанин подошел, усмехаясь. Он часто выступал переводчиком при купце взамен недотепы Балока. Раголд показал на старика:

– Переведи, что я предлагаю выгодный обмен, пусть отдаст своих соболей, а взамен возьмет из моего что захочет.

Хорень объяснил старику, что предлагает свей. Тот закивал:

– Да понял я, понял, что ему черная головка понравилась. Понятно, хорош соболь. Пусть берет.

– Так выбирай что взамен-то! Только дорого не проси, – расхохотался Хорень. Его веселило выпитое час назад вино. Раголд позволил нацедить из поврежденного бочонка понемногу. Напиток хорошо поднимал настроение, весело было всем, кто пил. Только сам Раголд даже не пригубил. Боялся отравы или что в таком настроении его легко обмануть могут?

Старик снова замотал головой, тоже засмеялся, показывая крепкие, желтые, как у старой лошади, но без единого изъяна, зубы:

– Так мне ничего не нужно.

– Как не нужно? – Хорень продолжал веселиться.

– Да так. Что мне нужно, у меня есть, а собольков пусть берет, коли нравятся.

С Хореня слетела часть хмеля:

– Ты о чем говоришь? Смотри, какие товары у свея, здесь и паволоки тонкие и прочные, и украшения, и посуда… Ты только посмотри! – Ладожанин тащил старика к коробам купца чуть не волоком. Тот продолжал смеяться, отмахиваясь от наседавшего Хореня. Раголд понимал все, о чем они говорили, только никак не понимал смысла ответов старика. Но он видел, что и Хорень не понимает. Значит, скрытый, глубокий смысл был в них, не сразу постигнешь.

Старик смотрел, остальные подошедшие тоже, и мужчины, и три женщины, одна другой крепче и стройнее. Цокали языками, кивали головами, только руками не трогали, и, главное, жадного блеска в их глазах не было. Раголд сам разложил лучшие паволоки, пытаясь увлечь женщин, показал браслеты и броши, вынул из сена тонкие бокалы розового стекла, их с трудом сохранили. И не думал купец таким предлагать, да только так получилось, просто не выказывали эти люди никакого желания обладать такими вещами. Раголд разозлился, понял, что те просто не понимают вещам цену, не могут понять красоты! Разозлился настолько, что вслух и сказал все Хореню, мол, не способны эти нищие оценить красоту, что с них возьмешь!

Глаза у старика вмиг стали строгими, он вдруг показал купцу на алое закатное небо над головой с рдеющими от низко стоящего солнца облаками, на реку, убегающую вдаль, на лес, стоявший сплошной стеной по берегам:

– Вот красота, а то, что ты показываешь, просто хорошо. Только твое нам не нужно. Если тебе нравится, оставь все себе.

Повернулся и пошел к своей лошади, стоящей на краю поляны, потом обернулся и кивнул на лежащие на грубой подстилке меха:

– А соболей возьми, коли они тебе нужны.

Раголд с изумлением наблюдал, как буквально взлетел на спину коня старик, как так же легко села на вторую лошадь женщина с обручем на голове, и вмиг исчезли те, с кем только что торговались у реки.

Немного погодя Раголд напился вместе со всеми и в полупьяном состоянии жаловался Хореню, что совсем не понимает таких людей.

Купцов хорошо понимали, но не желали признавать их правоту, мол, мы живем сами по себе, а вы сами. Раголд иногда горячился, пытаясь объяснить, что это выгодно – торговать.

– У вас много зверя в лесах, вы нам скору, а мы вам красивые и нужные вещи, сделанные в других землях.

Качал головой очередной мужик:

– То, что нам нужно, у нас есть. А у леса мы берем только самое необходимое, не больше. Если брать больше, лес обидится, земля обидится, вода обидится, плохо человеку будет.

– Но весь мир торгует, смотри, я могу дать тебе хорошие вещи, а на обратном пути ты приготовишь мне скору взамен. Договорились?