– Я люблю тебя, – еле слышно прошептал Кристофер.

– Я вырвала у тебя это признание? – Улыбка Элизабет стала неуверенной. – Прости меня, мне не следовало делать это.

Кристофер крепче обнял девушку за талию и с силой притянул к себе.

– Я люблю тебя. – Наклонив голову, он посмотрел на нее, а затем поцеловал.

“Я встаю на зыбкую почву”, – подумал Кристофер, поднимая голову после долгого поцелуя. Очень зыбкая почва. Но ведь он предвидел это, сказав, что она была его женой. Он сам сказал ей это. И он не был уверен, что поступил бы иначе, если бы можно было вернуть назад эту минуту.

– Кристофер, – сказала девушка, дотронувшись до него рукой, – я чувствую себя гораздо лучше, синяки прошли, и голова уже почти не кружится.

– Хорошо, – одобрил он, догадываясь, к чему она клонит.

– Мне кажется, что моя жизнь уже может вернуться в обычное русло, – сказала она, и ее взгляд скользнул по его груди. Она сделала глубокий вдох. – Я думаю, что сегодня вечером смогу вернуться в нашу комнату.

Кристофер затаил дыхание.

– Может, нам следовало бы немного подождать, – ответил он. – Доктор говорил, что ты сильно ушибла ребра. Кроме того, тебе может быть непросто спать с незнакомцем.

– Я стараюсь учесть возможность того, что моя память может не вернуться, – ответила Элизабет. – Шишка на голове прошла, но в памяти ничего нет, кроме нескольких бесполезных подробностей о Лондоне и о войне. Я хочу попытаться жить нормальной жизнью, Кристофер. Если ничего не изменится, то придется копить новые воспоминания. Ты не хочешь, чтобы я вернулась?

Вместо ответа Кристофер прижал ее к себе и погладил по щеке.

– Я жду твоего возвращения, – сказал он, искренне веря в сказанные слова. Сам себе он казался безрассудным. Но эта одержимость не была нежеланной, а совсем наоборот. Искушение быть с ней стало непреодолимым с того самого момента, когда Уикенхем сказал ему о свадьбе Элизабет.

– Я попрошу Дорис перенести мои вещи в нашу комнату, – заключила она.

От ее слов Кристофера бросило в жар. Да поможет ему Бог. И пусть это произойдет. Ради чего он привез ее в Пенхэллоу? Зачем сказал ей, что она – его жена? Зачем сказал, что у них общая спальня?

Кристофер кивнул и еще раз нежно поцеловал ее.

– На сегодня достаточно, – сказал он. – Ты, наверное, устала. Я отведу тебя в гостиную. Мы выпьем чаю. Нэнси уже, должно быть, вернулась из деревни.

– Чай – это хорошо, – согласилась Элизабет и, взяв его под руку, вышла из зала.

После чая Элизабет первая покинула гостиную. Она сказала, что хочет попросить Дорис перенести ее вещи в спальню и что ей нужно немного отдохнуть. На обед она собиралась спуститься в столовую.

– Надеюсь, ты придешь проводить меня, – сказала она, вставая и улыбаясь Кристоферу. – Иначе я могу заблудиться и останусь голодной. Но не нужно провожать меня до спальни. Я сама смогу найти дорогу, – сказала она. – Я старалась все запомнить.

Нэнси и Кристофер остались одни.

– Чье это было предложение? – спросила его Нэнси, после того как дверь закрылась. – Твое?

В ее голосе чувствовалось напряжение; впрочем, в последние дни это повторялось часто.

– Нет, – ответил Кристофер. – Она хочет, чтобы ее жизнь вошла в прежнее русло. Нэнси, она сильно изменилась. Она стала смелой и мужественной.

Нэнси рассмеялась.

– В прежнее русло! – усмехнувшись повторила она. – Неужели ты собираешься довести свой обман до ужасного конца, Кристофер? Что с тобой случилось? Неужели события прошлого так ожесточили тебя? Я надеялась, что все уже позади.

– Я не буду это обсуждать, – ответил Кристофер, и его лицо снова стало замкнутым и суровым. – Это мое дело, тебя это не касается.

– Однако мне приходится лгать ради тебя, – заметила Нэнси. – Но дело даже не в этом, Кристофер. А в том, что она – не твоя жена.

– Она могла бы быть моей, – возразил Кристофер. – Я не согласен с тем, что произошло после моего отъезда, Нэнси. И я не признал бы этого, даже если бы меня известили. Что делать, если я не могу признать того, что все так вышло?

– У тебя сейчас нет выбора, – сухо заметила Нэнси. – Она тебе не жена.

Кристофер бросил на нее недобрый взгляд.

– Сегодня вечером она переберется в твою комнату, считая себя твоей женой, – продолжала Нэнси. – Если бы ее выбор был свободным, Кристофер, я бы не сказала ни слова, хотя считала бы такой поступок неправильным и не одобрила бы его. Но она лишена выбора. Для этого ей следовало бы все знать. Вряд ли она тогда попросила бы Дорис перенести свои вещи в твою комнату, не так ли?

– Она многого не знала и семь лет назад, – сказал он. – Тогда у нее тоже не было выбора. Но она сделала его. И Чичели был рядом с ней, позаботившись о том, чтобы ее выбор согласовывался с его интересами. Так что не говори мне о свободе, Нэнси. Ее просто не существует.

Нэнси встала.

– Я поднимусь наверх, – произнесла она. – Я хочу почитать до обеда. И вообще я не вижу смысла в продолжении этого разговора. Твой рассудок помутился, а сердце ожесточилось, ты ни с чем не считаешься. Я тоже ненавидела ее, Кристофер, но теперь вижу, что моя ненависть никогда не была такой сильной, как сейчас твоя.

Кристофер задумчиво смотрел на сестру, выходящую из комнаты.

Элизабет стояла посередине комнаты Кристофера – нет, их комнаты – и со страхом оглядывалась вокруг. Это была просторная комната с высоким потолком. Потолок был сводчатый и расписан голубой и золотой красками. В середине свода были изображены две нимфы. Стены были украшены дорогими брюссельскими гобеленами, вероятно, старинными, хотя их цвета оставались яркими и сочными. Балдахин кровати поднимался к самому своду потолка.

Комната была восхитительна. Шторы на окнах и полог кровати были темно-бордовыми и тяжелыми, как и два кресла, стоявшие по обеим сторонам камина. Они были слишком темными и слишком массивными для этой комнаты. Это была комната, в которой жил мужчина, а не супружеская пара.

Элизабет удивилась: неужели она не предлагала Кристоферу поменять здесь обстановку? Может, они даже ссорились из-за этого? Возможно, ему все здесь нравилось, а она любила свет и красоту. “Неужели мы ссорились?” – подумала Элизабет. Но должны же они были спорить о чем-то, если так долго прожили вместе. Наверняка у них были расхождения, ведь невозможно все воспринимать одинаково. Тогда их жизнь стала бы серой и скучной.

Кровать была необыкновенно широкой. Еще одна фамильная вещь? Щеки девушки запылали, когда она смотрела на кровать, ожидая появления своего мужа. Какая она все-таки глупая. Они столько лет предавались здесь любви!

Элизабет ухватилась за резной столбик кровати, прижалась к нему лбом и закрыла глаза. Может, если сосредоточиться, то что-нибудь получится. Какие-то воспоминания, связанные с этой комнатой, всплывут в памяти. Может, ощущения, связанные с прикосновением к этому столбику. Она провела рукой по его гладкой полированной поверхности. А может, воспоминания, связанные с их любовью? Она представляла себя с ним на этой кровати, чувствовала, как он прикасается к ней, но это было лишь предвкушение близости, а не воспоминание.

Открылась дверь, и в комнату вошел Кристофер. Очевидно, эта дверь вела в его гардеробную, потому что на нем была только ночная рубашка. Она попыталась почувствовать обыденность этого момента – ведь он сотни раз входил в эту дверь.

– Ты понимаешь, – заговорила Элизабет, пряча за улыбкой свое смущение и робость, – ты можешь придумать любую историю, зная, что я потеряла память. Даже если я не жена тебе, ты можешь убедить меня в этом.

Кристофер не проронил ни звука и, остановившись рядом, внимательно посмотрел на нее.

– Мне не следовало говорить это, – поправилась Элизабет и, приблизившись к нему, прикоснулась к его груди. – Прости меня. Кристофер, я понимаю, что для тебя это так же тяжело, как и для меня. Дорогой, я так нервничаю, словно это моя первая брачная ночь.