Нынешние жертвы об этом не знали, но могли догадаться.

Деревлянские волохи из младших доставили пленников к капищу. Вернее, не к самому капищу, а к землянке старшего волоха. Пленников привели сюда связанными, с арканами на шее. Арканов было по два на каждого. Концы арканов держали молодые крепкие волохи. В степи так берут особенно норовистых жеребцов. Пленников приводили по одному. Старший жрец подходил к пленнику сзади и бил его по голове кожаным мешочком, наполненным песком. Пленник падал. Его развязывали, снимали с него доспехи, одежду, всё, что на нем было. Потом связывали снова, несли на капище и укладывали в ров.

Только одного пленника не стали ни бить, ни связывать, поскольку он и так был без памяти. Этим пленником был норман Хругнир.

Волох бежал впереди. Очень хорошо бежал. Духареву даже не приходилось придерживать шедшего ровной рысью Калифа. Иногда волох оглядывался… И припускал чуть быстрее. На шею волоху был надет железный ошейник. Таким нурманы «украшают» своих рабов-трэлей.

«Ты теперь его раб, – сказал деревлянскому жрецу Рёрех, показав на Сергея. – Если ты попробуешь удрать, эта штука ухватит тебя за горло, задушит и отправит твой дух в худший из нижних Миров. Хочешь узнать, в какой? Тогда спроси у него», – старый варяг кивнул на Духарева, который ничего не говорил, но делал, что велено: вспоминал самые «острые» картины из своей канувшей в далеком будущем родины.

Деревлянин спрашивать не стал. Он только глянул на Сергея, побледнел еще больше и поспешно отвернулся.

Но бежал он хорошо, не выказывая никаких признаков усталости. Потому Духарев удивился, когда жрец притормозил.

Рёрех, скакавший следом за воеводой, обогнал его и подъехал к жрецу: выяснить, в чем дело. Сам Духарев, по роли, был слишком велик, чтобы снисходить до беседы с собственным рабом.

Оказалось, жрец остановился не потому, что устал или захотел отлить, а по более серьезному поводу. Впереди была деревлянская застава. Один из форпостов на подходе к капищу.

– Что ж он, урод, вывел нас прямо на заставу? – по-печенежски, чтоб пленник не понял, процедил Духарев.

– Я велел ему вести нас самым быстрым путем. Вот он и привел. Застав тут много, так что всё равно на какую-нибудь наткнулись бы, – пояснил Рёрех, тоже по-печенежски. – Что ты беспокоишься? Это же смерды. Зарежем их, как овечек. Главное, чтоб не заблеяли.

– Любушка! – воскликнула Данка. – Что они с тобой сделали, жабы?

– Ничего. Побили только, – Любушка, которую только что столкнули в землянку, тяжело опустилась на грязную медвежью шкуру, брошенную на охапку соломы. Данка подвинулась, уступая ей место. Тут вход закрыли, и внутренность землянки погрузилась в темноту.

– Побили, но не сильно, – сказала Любушка. – Меня Зван защитил.

– Зван! – обрадовалась Данка. – Где он? Близко?

– Близко, – грустно сказала Любушка. – И Йонашек твой – тоже. Только они нам не помогут.

– Йонаш?! Почему не помогут? – Голос Данки задрожал. – Их убили?

– Нет, не убили. Но они – в плену.

– Ну тогда ничего, – облегченно проговорила Данка. – Если сразу не убили, значит, выкуп хотят. Тогда ничего, – она обняла подругу. – Тогда всё хорошо будет.

Но в ее тоне не было уверенности.

– Слушай, а как ты с Йонашем и Званом оказалась? Малец твой говорил: отец тебя со своими людьми отправил?

– Долго рассказывать, – пробормотала Любушка. – Потом. Ох, Данка, что с нами теперь будет?

– Пусть только попробуют нам что-то худое сделать, – сказала Данка. – Мой отец тогда с ними такое сделает, такое…

Но в голосе ее опять не было уверенности.

Пока отец узнает, что они со Славкой уехали, пока он их отыщет… Тут она вспомнила, как смотрел на нее деревлянский волох, и задрожала.

– Холодно тут, да? – сказала Любушка, прижимаясь к ней потеснее. – Замерзла?

– Да, – ответила Данка. Хотя трясло ее не от холода.

– Первому, второму и третьему десятку спешиться. Пятому и четверому – верхами, «крыльями» в обход, – скомандовал Духарев. – Глядите в оба, чтоб ни один не ушел. Верховые, марш! Пешие… – Тут его взгляд наткнулся на волоха. – За этим присмотреть…

– Я останусь, – подал голос Рёрех, выведя воеводу из затруднения: кому доверить колдуна.

Духарев кивнул, мысленно досчитал до ста, давая возможность верховым закончить окружение, потом спешился сам, вытянул из налуча лук:

– Помалу вперед, гридь. Прежде меня не стрелять.

И, пригибаясь, побежал между стволами туда, где, скрытые в тени деревьев, вздувались покрытые дерном бугры землянок.

Данка проснулась от приглушенного вопля. И тут же снаружи раздался еще один. На этот раз Данка услышала еще один звук, на мгновение опередивший крик. Характерый шлепок, с которым стрела ударяет в мясо. Данка очень хорошо знала этот звук: ее с семи лет учили стрелять.

– Любушка, проснись!

– А, что? Почему так темно? – Любушка спросонья не поняла, где она.

– Тише! Там, снаружи, – бой!

Дверь в землянку с треском откинулась. В светлом проеме возник деревлянин с топором.

Несколько мгновений он пялился в нутро землянки, силясь что-то разглядеть, потом прыгнул вниз, замахиваясь топором.

Данка и Любушка отпрянули к стенам. Любушка – с испуганным вскриком, Данка – приседая и хватаясь двумя руками за край тяжелой медвежьей шкуры и дергая изо всех сил. Солома была сухая и скользкая, потому шкура подалась неожиданно легко.

Деревлянин замахал руками и опрокинулся на спину. Топор он выронил и, падая, треснулся затылком о землю. Данка ухватила топор, размахнулась и рубанула изо всех сил – как по деревянной колоде. Лезвие с влажным хрустом проломило грудь деревлянина. Он засипел, дернулся разок и умер.

Данка выдернула топор.

– Ты куда? – зашипела она на Любушку, сунувшуюся к выходу. – Убьют! Иди в дальний угол и сиди тихо.

Сама же Данка встала сбоку от дверного проема, приготовилась нанести удар, если кто ворвется в землянку.

Но никто не ворвался. Зато спустя некоторое время снаружи раздался молодой голос:

– Хорош пыхтеть, лесовик! Я знаю, что ты там. Вылазь и будешь жив.

– А ты кто таков? – чуточку задыхаясь от волнения, спросила Данка.

– О-о-о! Никак девка? – воскликнул другой голос. Но тоже молодой, звонкий. – Вылазь, девка! Убивать не будем. А вот что не тронем, не обещаю. Если пригожая…

– Размечтался! – крикнула Данка. – Смотри, Лисенок, батюшка мой тебя так тронет!

– Слышь, Лис, а деревлянка тебя, оказывается, знает!

– Какая я тебе деревлянка! – возмутилась Данка, вылезая наружу.

Топор она на всякий случай прихватила с собой. Но опасности не было. Ее тут же окружили отцовы гридни.

– А на топорике кровь, – заметил кто-то. – Чья это кровь, Данушка?

– Там внизу валяется, – ответила Данка. – Еще там… Ой, батюшка!

Раздвинув гридней, Духарев шагнул к дочери, вынул у нее из руки топор, обнял крепко, шепнул на ухо:

– Что ж ты сделала, глупая!

– Виновата, батюшка, – сказала Данка и всхлипнула.

– Сама хоть цела?

– Угу.

– А где Славка?

– Не знаю… – Данка всхлипнула еще раз. Она изо всех сил старалась не заплакать, но всё равно заревела…

– …Отец наш небесный, вездесущий, да святится Имя Твое… – бормотал Славка разбитыми губами. Он видел синеву, сквозившую между листьями, но не знал, видит ли Господь оттуда, с небес, его, Богослава, лежащего в жирной земле деревлянского капища. А вот деревлянский идол видел его наверняка.

У ног Славки была голова нурмана Хругнира. Нурман был в беспамятстве и не знал, что его ждет. Зато другой нурман, которого положили прежде Хругнира, пребывал в сознании и громко призывал Одина. Йонах, чьи сапоги почти касались макушки Богослава, должен был бы молиться своему Яхве, но хузарин молчал. Наверное, обдумывал, как спастись. Вряд ли он что-нибудь придумает. Связали их надежно. По крайней мере Славку. Пленники лежали в канаве, один за другим. Вдоль канавы прохаживались деревлянские волохи с длинными посохами. Следили, чтобы никто не пытался подняться. Но молиться не мешали.