– Зачем ты печенегам отдаться хотела? – спросил Святослав.

Только к вечеру сумел сын выбраться к матери. Дружина не отпускала. Прошел через двор в Ольгину часть. Здесь было тихо и пустынно. Теремные девки и холопы ушли веселиться.

«Оставили княгиню одну! Всех выпорю!» – раздражаясь уже только одной этой пустотой и тишиной, подумал Святослав, поднимаясь в горницу.

Но княгиня была не одна. С ней была жена воеводы Серегея, лекарка Сладислава. От этого настроение у князя окончательно испортилось. Сладислава напоминала ему жену, умершую, пока он был в походе. Сколько с тех пор у Святослава было наложниц… А свою угорочку-жену забыть не мог. Из всех сыновей, от него рожденных, Святослав признал только троих: Ярополка да Олега. Еще Володимира. Матери его князь уже и не помнил. Но тот все же первенец.

– Выйди, – коротко бросил князь Сладиславе.

Женщина молча поднялась, взяла тяжелую книгу, из которой княгине читала, поклонилась (не в пояс, только – головой) и вышла.

Святослав опустился на стул, прежде занятый лекаркой. Жилистый, широкий. Воин. И пахло от него, как от воина: потом, дымом, железом. Пришел, а что говорить – не знал.

– Здавствуй, мать.

– Здравствуй, сын.

– Хвораешь?

– Сам не видишь?

– Вижу.

Помолчали. Потом князь не удержался, спросил о том, что мучило:

– Ты зачем печенегам отдаться хотела, мать?

Ольга ответила не сразу. Лежала, опираясь на подушки, смотрела на сына. Лгать ей не хотелось. Ложь – грех. А грешить тому, кто одной ногой уже через кромку переступил, – совсем плохо. Но правду говорить тоже не хотелось, потому что знала княгиня: сыну эта правда очень не понравится.

– А зачем ты нас печенегам оставил? – вместо ответа спросила она, приподнявшись на подушках. На недолгое время в ней снова проглянула прежняя Ольга: жесткая, суровая, требовательная. – Умчался за Дунай, бросил мать, детей бросил, вотчину!

– Не бросил, – хмуро ответил великий князь. – Я за себя Ярополка оставил.

– Мал еще Ярополк для княжьего стола!

– Ничего. Пускай учится. А ты ему советом поможешь. До сей поры разве не ты мои земли держала? Не жаловалась. Вон, Вышгород твой, считай, вровень с Киевом поднялся.

– Уже не мой он теперь, Вышгород. Теперь моего в этом мире немного осталось. Теперь всё – твое. И Киев – твой, и Вышгород.

– Киев – Ярополков, – возразил Святослав.

– Твой! Здесь твоя земля. Киев, Вышгород…

– А еще – Итиль хузарский, и Тмуторокань. И булгарские земли. И не Киев теперь град мой стольный, а Переяславец булгарский. Там – сердце земли моей. – И зная, что может потешить его мать, добавил: – Там вина сладкие и фрукты дивные. Туда все пути сходятся. Там до Константинополя – рукой подать. Оттуда потекут ко мне парча да злато, серебро и кони. Там наши кожи да мех, да воск. Все, что родит земля от Новгорода до Киева, знатный доход принесет. И дружина моя сыта будет, сильна и богата. Все вои лучшие ко мне придут. Что нам тогда печенеги? Пыль под копытами!

Не убедил, похоже.

Княгиня бессильно откинулась на подушки. Дышала с хрипом, щеки запали…

– Значит, уедешь?

– Уеду! – решительно заявил Святослав. – Печенегов не бойся. Больше не придут.

Ольга не ответила. Некоторое время оба молчали. Потом княгиня сказала еле слышно:

– Не уезжай, сын. Погоди пока… Пока я умру. Чую: недолго осталось.

– Что ты худое говоришь, матушка! – Святослав коснулся мозолистой ладонью иссохшей, проросшей взбухшими венами руки матери. – Зачем так говоришь?

– Знаю. Обещай, что не уедешь.

– Обещаю, – после паузы произнес великий князь.

– Еще обещай, что похоронишь меня по-христиански.

Святослав нахмурился, заиграл желваками… Но потом все-таки выдавил:

– Обещаю.

Выпустил руку матери и встал.

Ольга закрыла глаза.

Бесшумным шагом Святослав покинул горницу. Он был очень сердит.

– Иди к ней, лекарка! – бросил он ждавшей за дверью Сладиславе. – Нет! Погоди! Это правда, что она умирает?

– Правда, – спокойно ответила Сладислава. – Все люди умирают, князь.

Святослав развернулся стремительно, бросился вниз по лестнице.

– Коня! – рявкнул князь. И умчался.

Сладислава вздохнула и вошла в покои. Сердце ее чуяло недоброе. Беду. И беда эта была больше, чем смерть княгини. Беда – это перемены, которые за этой смертью последуют. И не верилось Сладиславе, что это будут перемены к лучшему. Одно утешало: здесь ее муж. И пока он здесь – защитит. Но что будет, когда он уедет? А уехав, вернется ли?

Духарев гулял на княжьем дворе вместе с ближними дружинниками. Остальным накрыли столы за стенами. Богатые столы.

Если бы Сергей мог выбирать, он с удовольствием сменил бы эту грандиозную попойку на тихий обед под родной крышей. Устал он. Сначала – стремительный переход от Дуная, потом, когда на последнем поприще переняли гонцов Претича, – и вовсе сумасшедная гонка. И, наконец, утренний бой, отнявший последние силы. Лечь бы сейчас на печь, выпить сбитню да спать до завтрашнего полудня.

Нельзя. Положение обязывает.

Сидел. Ел. Пил. Произносил и слушал здравицы.

Ушел уже затемно. Вместе со Сладой.

Пешком шли. Вдвоем. Гридни, которым было положено беречь воеводу, нынче – кто с девкой валялся, кто – под столом. Гуляй, гридь молодецкая!

Подступи сейчас печенеги – голыми руками взяли бы стольный Киев.

Не подступят. После сегодняшнего разгрома долго еще не рискнут копченые посягнуть на вотчину Святослава.

Шли вдвоем, говорили негромко, переступали через пьяных. Тех, кто еще на ногах, Духарев отпихивал с дороги. На него не сердились. Кто потрезвее – кланялись.

Говорили о детях: о герое-Артёме, о младшем, Славке, который тоже обещает вырасти молодцом. О Данке: выросла девка, пора замуж выдавать.

А потом Слада как будто невзначай спросила:

– Говорят, ты себе наложницу завел там, в Булгарии?

«Вот псы, – подумал Духарев. – Уже успели наболтать».

Впрочем, может, и не они. Может, кто из гостей торговых доложил.

Сергей смутился. Но отрицать не стал. Кивнул. Лицо сделал сокрушенное.

– Язычницу?

– Нет, – Духарев слегка воспрял: есть в его любовнице качество, которое можно трактовать как плюс. Если, конечно, у любовницы, с точки зрения жены, могут быть плюсы. – Христианку.

Ошибся.

Слада заметно опечалилась. Оказалось: большой грех совершил воевода.

– Так что ж, будь она язычница, не грех, что ли?

– Грех, но меньший.

Вот и пойми после этого женщин. Хотя, если вдуматься… Для Слады язычница, может, и не совсем человек. Так, нечто для постельных утех.

– Я ее от богумилов спас, – сказал Сергей. – И не ее одну. Может, за это Господь мне часть грехов отпустит.

– Господь милостив, – поджала губы, отвернулась.

Духарев шагнул к ней, наклонился (уже отвык от того, какая она маленькая), привлек к себе ласково, шепнул на ухо:

– Ты – моя кесаревна. Только ты.

Слада молча вывернулась из его объятий (Сергей не посмел удержать) и выбежала из дома.

Духарев слышал, как она зло распекает подвернувшегося холопа.

«Что я такое сказал? – подумал он. – Почему она обиделась? – Тут же успокоил себя: – Ладно, вечером, на ложе, помиримся».

Однако этой ночью разделить с женой ложе ему не пришлось.

Умерла княгиня Ольга.

Ольгу похоронили скромно. Как она и завещала. Без тризны, без посмертных жертв и прощального пира… Скромно. И не курган насыпали над прахом великой русской княгини, а жалкую могилку, более подобающую жене какого-нибудь смерда, а не той, которая два десятилетия правила Киевской землей.

«Елена, раба Божья, кесаревна Русов», – было начертано на надгробной плите по-гречески и булгарской «кириллицей». Провожали княгиню ее единоверцы. И среди них – Сладислава, всю ночь просидевшая подле усопшей. Греческий священник, отец Константин, на греческом прочитал молитву.