Сергей чувствовал ее и желал… Просто нестерпимо. Окажись Людомила сейчас рядом – овладел бы ею прямо здесь, в Божьем храме. И это не было бы грехом… Наверное. Наверное, хорошо, что ее здесь нет… И всё-таки…

– Батька, проснись!

Зван.

Духарев сел, встряхнул головой. Вокруг полумрак, но сверху, из высоких узких оконец-прорезей, сочится тусклый свет.

– Долго я спал?

– Солнце садится.

– Ага… А что ромеи?

– Плохо. Сюда войско подходит. Ихнее.

– Точно?

– Сам видел. В основном – конные. Много. Стелищ на семь по дороге растянулись.

– Пойду гляну, – Духарев поднялся и полез на колокольню.

Зван не ошибся.

Это были ромеи. Действительно много. Всадники, пехота, обоз… Словом, войско.

– Что будем делать, батька?

Духарев оглядел свою маленькую армию. Пятерых парней, доверивших вождю свою жизнь. Каждый из них присягнул умереть за воеводу. И умрут. Если он велит.

– Как пленный? – спросил Духарев.

– Живой пока.

– Ходить может?

– Не-а.

– Тогда вы двое возьмете его и отнесете к ромеям. С вами священник пойдет. Переводить будет. Скажете ромеям… – Духарев задумался. Надолго.

– Чё сказать-то? – не выдержал кто-то.

– Скажете: я – воевода киевский Серегей. Я не воюю с императором ромеев. И я готов сдаться, если моим людям сохранят жизнь и не причинят вреда.

– А тебе, батька?

– Это всё.

– Но батька…

– Всё! Скажете точно, слово в слово. А еще добавите, что говорить я хочу либо с ромейским стратигом, либо с царевичем Борисом. И еще скажете, что я – друг патрикия Калокира, посланника кесаря Никифора Фоки…

– Ты полагаешь, росс, что это хорошая рекомендация – быть другом изменника Калокира?

На одутловатом лице патрикия Никифора Эротика – привычная брезгливо-надменная гримаса потомственного аристократа, разговаривающего с варваром.

Рядом с патрикием – ромейский поп. Попа зовут Филофей. Он – важная шишка, поскольку патрикий обращается с ним как с равным. И, кажется, даже немного заискивает. Оба – и поп, и аристократ, неплохо владеют языком славян, так что переводчика не требуется. Естественно, перевода не требуется и обоим булгарским царевичам, которые тоже присутствуют здесь. Но помалкивают.

Духареву сыновья Петра не понравились. Одеты по-византийски, рожи постные, глазки потуплены. Вид у обоих далеко не царственный. Впрочем, что возьмешь с тех, кто с малолетства – в заложниках.

– Изменника Калокира? – Это для Духарева сюрприз. – Мне об этом ничего не известно. Мой князь – союзник вашего императора. Он здесь – по его просьбе.

– Следи за своим языком, росс! Император не просит – он повелевает!

– Пусть так, – согласился Духарев. – Мы здесь, потому что булгарский кесарь отказался выполнять повеления Константинополя, и ваш император повелел предложить моему князю золото, чтобы мой князь пришел сюда и научил булгар повиновению. Так сказал патрикий Калокир, которого ты назвал изменником. Возможно, ты и прав, патрикий, но могу тебя заверить: золото, которое привез Калокир, чтобы мой князь помог вашему императору в его войне с булгарами, было настоящим.

– Ты лжешь, варвар! – перебил Сергея патрикий.

– Не кричи, ромей! Даже этот священник рядом с тобой сможет отличить настоящее золото от фальшивого!

– Не о золоте речь. Ты лжешь, говоря, что император Рима воюет с Булгарским царством! – Патрикий повернулся к царевичам: – Разве не с почетом принимали булгарских послов в июне сего года?

Царевичи закивали, подтверждая.

«Ловко», – подумал Духарев.

Нанятые ромеями русы высадились в Булгарии в августе, а хитрожопые ромеи за два месяца до этого принимали булгарских послов и небось договор о взаимопомощи заключили.

Тем временем патрикий по-гречески принялся заверять царевичей, что всё будет путем и Великая Преслава никогда не достанется варварам.

Духарев понимал достаточно, чтобы сообразить, о чем идет речь. Разубеждать никого не стал. Во-первых, потому что не считал ни себя, ни своего князя варварами, а во-вторых – не желал афишировать, что кое-как, но понимает ромейскую речь.

Патрикий снова вспомнил о пленнике.

– Ты утверждаешь, росс, что находишься у нас на службе. Тогда почему ты напал на моих воинов?

– Это они напали на меня, – возразил Духарев. – Я и мои люди были вынуждены защищаться.

– Ты мог сдаться, – заметил поп Филофей.

– У меня не было возможности вступить в переговоры, – сказал Духарев. – Когда на меня нападают, я сражаюсь.

– Ты и твои люди убили сорок шесть воинов императора. Это преступление.

– Это бой, – Духарев пожал плечами. – Воины императора тоже убили одного из моих воинов.

Опрометчиво сердить тех, от кого зависит твоя жизнь. Но Сергею было наплевать.

Патрикий поморщился, а Духарев поймал весьма заинтересованный взгляд царевича Бориса.

Похоже, арифметика, в которой выразилось столкновение двухсот ромеев и шести русов, произвела на него впечатление.

– Вы не воины, а разбойники, – процедил патрикий. – И вас накажут, как разбойников. Вас распнут! Распнут! – повторил ромей с явным удовольствием. – Завтра на рассвете! Уведите варвара! – бросил он страже.

– Ты поклялся, что сохранишь жизнь моим людям! – возмутился Духарев.

– Клятва, данная язычнику, – недействительна, – ухмыльнулся патрикий. – Верно, преподобный Филофей?

Поп с важностью кивнул.

– Я не язычник, ты, лживая ромейская обезьяна! – рявкнул Духарев. – Я – христианин!

– Ты должен выполнить обещание, патрикий, – заметил царевич Борис.

– Даже если он и крещен, это не важно, – сказал ромей. – Он разбойник. Этим всё сказано. У разбойников нет ни понятия чести, ни понятия верности клятве.

– Зато они есть у нас! – возразил царевич. Он определенно начинал нравиться Сергею.

– Ты клялся сохранить жизнь его людям, – подал голос Филофей. – О нем самом не было сказано ничего. Но я бы сохранил ему жизнь. Если он действительно военачальник Сфендослава, за него могут заплатить неплохой выкуп.

– Наверняка он на это и рассчитывал, – по-гречески отозвался патрикий. – Но посмотри на него внимательно, преподобный. Это наш враг.

И очень опасный. Потому будет так, как я сказал. Его распнут. Утром. – И сказал по-булгарски: – Я помилую твоих людей, росс. Оставлю их в живых. Возможно – тебя тоже. Я еще не решил. Уведите его!

– Зачем ты ему солгал? – по-гречески спросил Филофей, когда Духарева выводили из шатра. – Ложь – грех.

– Ты мне его отпустишь, преподобный, – ответил патрикий. – Зато варвар, надеясь на помилование, не выкинет ночью никакого фокуса. Поверь мне, преподобный, я знаю этих дикарей. Даже спутанные по рукам и ногам, они всё равно могут быть очень опасны.

Ночь была темной и теплой для конца сентября. Духарев остановился, запрокинул голову. Красивое небо. Звездное. Безлунное.

Сергей перевел взгляд с неба на землю. На земле горел костер. Вернее, много костров. Но этот – ближе прочих. От костра пахло дымом и едой. Духарев сразу вспомнил, что поесть ему не предложили.

Стражник легонько пихнул Сергея древком копья. Не будь у Духарева связаны руки, он мог бы отнять у стража копье и умереть с честью, с оружием в руках. Но даже и со связанными руками он мог бы сделать стражу очень больно. Ромей, надо полагать, это чувствовал, поэтому относился в пленнику с опаской. Но сбивать стража с ног не было смысла: остались бы еще семеро. И вдобавок полторы тысячи воинов в лагере.

– Я хочу пить! – объявил Духарев. – Пить! – последнее слово он сказал по-гречески.

Его охранники посовещались, потом подвели его к костру. У костра четверо ромеев играли в кости, еще двое спали, остальные занимались кто чем. Оружие было аккуратно сложено рядом.

Старший из стражей поднял с земли полупустой бурдюк (игроки в кости недовольно заворчали), знаком показал Духареву, чтобы тот сел, и поднес бурдюк к его губам. В бурдюке оказалось разбавленное вино.