Щелкнула тетива.

Зван мгновенно обернулся… Ничего опасного. Йонах тетерку подстрелил.

– Темнеет, – заметил Игги. – Надо бы на ночлег вставать.

– Поехали, – сказал Торгейр. – Там, впереди, полянка будет. И ручеек. Там и заночуем.

– Ну давай, – согласился Игги.

Говорили они по-нурмански.

Дальше ехали молча. До поляны с ручейком добрались, когда уже начало смеркаться. Расположились под знатным, охватов в пять, дубом. Расседлались, развели костерок, достали снедь, собрали грибы, которые росли на полянке, нанизали на палочки, расположили над костром. Дома у себя нурманы грибы не ели. Грибы считались нехорошей пищей. Но здесь, на юге, пристрастились.

Любушка сидела, нахохлившись. Еду не брала.

– Ты, девка, ешь, – сказал ей Игги. – И не бойся. Мы тебе худого не сделаем. И никто тебя не обидит. А приедем на заимку, вообще делай, что хочешь. Хорошая у тебя жизнь, девка. Завидую я тебе…

– Ну-ка тихо! – оборвал его по-нурмански Торгейр.

Игги мгновенно умолк.

Какое-то время оба напряженно вслушивались в ночь. Но ничего необычного не услышали.

– Что не так? – спросил Игги.

– Показалось – смотрел на меня кто-то. Вон оттуда. Пойду-ка я гляну.

Торгейр поднялся, вытянул из ножен меч. Во вторую руку взял топорик.

Игги вынул пару треугольных метательных ножей, положил на траву. Выразительно посмотрел на Любушку и приложил палец к губам.

Глаза девушки округлились.

Игги черпнул шлемом воду из ручья и выплеснул на костер. Огонь зашипел и погас.

Игги коснулся плеча Любушки.

– Ложись, – шепнул он.

– Зачем? – испуганным шепотом спросила она.

– Надо.

Там, куда ушел Торгейр, было тихо. Это хорошо. Значит, там никого…

И тут раздался треск, какой бывает, когда кабан проваливается в ловчую яму. И – яростный рев Торгейра.

Игги вскочил – и кожаная удавка захлестнула ему шею. Нурман попытался прижать подбородок, но не успел. Зато успел просунуть под ремень большой палец правой руки.

Напавший уперся ногой в спину Игги, тянул изо всех сил и наверняка пересилил бы нурмана, но Игги левой рукой, обратным хватом выдернул меч и послал клинок назад – будто лыжной палкой толкнулся.

Клинок вошел легко: на нападавшем не было ни доспеха, ни даже куртки из твердой кожи.

Удавка ослабла.

И тут пронзительно вскрикнула Любушка. Игги отвлекся буквально на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы получить по макушке дубиной.

Череп у нурмана был крепкий. Выдержал. А будь на Игги шлем… Но шлем валялся у погашенного костра. И его хозяин свалился рядом.

Любушка бежала, не разбирая дороги.

Несколько раз что-то вцеплялось ей в одежду. Может, чужие руки, но скорее всего – просто ветки. Любушка бежала, не чуя под собой ног. Она могла споткнуться, упасть в овраг, налететь на острый сук… Но не споткнулась и не убилась. Верно, благоволили ей лесные боги. Иначе не объяснить, почему юная девушка убежала, а битые, умелые, страшные в бою нурманы попались.

– Лучше бы тебе, деревлянин, нас отпустить, – сказал Славка. – Знаешь, кто наш отец?

– Не-а, – совершенно равнодушно ответил по глаза заросший бородой лесной человек. – Но всё равно твоей сестре повезло. Красивая. Понравилась нашему волоху. Возьмет ее младшей жонкой. Прольет чуток крови – да и всё. А тебе не повезло, парень. Жить те осталось дней несколько. Покуда охотники наши ваших осьмнадцать голов нахватят. Тады уж будем вас – того.

– Вот придет мой отец с гриднями, будет вам – того! – сердито бросил Славка.

– Не-а, – беспечно отозвался лесовик. – Теперича ничё нам не будет. Это ране, когда старейшие наши клялись, что не станут с княгиней воевать, тогда у богов наших силы не было. А теперича померла ваша Ольга. Значит, кончилась клятва. И боги наши снова в силе. А коли кровушкой их напоить, так и вовсе всех, кто на деревлянскую землю сунется, – угнобят.

– Сейчас, размечтался! Мой батька, между прочим, тоже ведун. А пестун мой, так он и вовсе одной ногой за Кромкой стоит. Слово скажет – и ты сдохнешь!

Лесовик нахмурился.

– Ты это, зря не болтай, – сказал он. – А то рот заткну. Понял?

– Понял, – буркнул Славка.

Эх, развязали бы ему руки, он бы показал этому лешему!

Ну ничего. Батька – не за морем. Он здесь, в Киеве. Так что непременно их найдет. И лесовикам этим дурным – мало не покажется. Славке, ясное дело, тоже перепадет – за самовольство. И пусть. В первый, что ли, раз?

Главное, чтобы Данку не успели обидеть.

В собственную смерть Славка не верил. В четырнадцать лет даже княжьему отроку в нее трудно поверить.

– Хороший лес, – заметил Велим. – Чистый. Сухой. Дубы вокруг – как в Перуновой роще.

– Перуновой, как же! – хмыкнул Рёрех, ехавший справа от Духарева. – Здесь не Перуну нашему, а старым богам кланяются.

– Это каким же?

– Таким. Ты о таких, парень, и не ведаешь.

Велим обиженно поджал губы. Не понравилось ему, что Рёрех его «парнем» назвал. Но приходилось терпеть. Рёрех – это Рёрех. Таких вождей, как он, ныне не встретишь. Ведун к тому же. Глянет косо – и пропал человек. На подворье воеводы его боялись даже больше, чем парса, хотя парс, говорили, огненными бесами помыкает.

– Деревлянский это лес, – сказал Рёрех. – Их князья ране под хузарами были, потом – под уграми. Потом Свенельд их у угров отнял, а уж после Ольге покойной под великое княжение передал. Теперь они под руку младшему Святославовичу отойдут. Так великий князь угорскому князю Такшоню обещал. Мол, что Свенельд когда-то у тебя отнял, я твоему внуку отдам.

Духарев с удивлением глянул на старика. Откуда он знает о тайном уговоре между дьюлой Такшонем и Святославом?

Рёрех его взгляд заметил – и подмигнул. А потом продолжил:

– Только лучше бы не ему эти земли отдать, а Владимиру. Этот – покрепче будет. Дерево ломать – железная рука нужна. Деревляне – старого корня. Богов своих живой кровью поят. Но про то лучше воевода расскажет. Он своими глазами видел.

– Да, это так, – подтвердил Духарев. Но в подробности углубляться не стал. Хотя очень хорошо помнил выложенные камнем и глиной желоба-лабиринты, в которых лежали мертвые тела.

Только не помогли кровавые жертвы деревлянскому племени. Хитрость Ольги и крепость русских клинков оказались сильнее божков-кровососов. Деревлянских жрецов-волохов русы потом старательно ловили по лесам и жгли. Многих переловили. Духарев очень надеялся, что всех. Еще ему очень хотелось бы знать, за каким лешим его дети поперлись в этот лес.

«Подманили их, – сказал вчера Рёрех. – Деревлянские волохи подманили. Ольги-то они боялись. Теперь Ольга померла – осмелеют. Таким, как ты, отмстить захотят».

«Смеешься? – поднял бровь Духарев. – Они нам – мстить? Да одной моей дружины хватит, чтоб все их городки выжечь».

«Городки – ничто. А лес – вот их сила. В лесу ты против них – как цуцик слепой».

«Ну ты сказал, дед!»

«Как есть, так и сказал. Кабы сам князь всей силой взялся, тогда – другое дело. И не потому, что у князя воев больше. Тут не в воях дело. Под князем не только воины. Под ним – бояре, тиуны, старосты, наместники. У каждого – свои людишки: доверенные, послухи… Твои гридни могут хоть месяц по лесам шарить – ничего не найдут. А князь за день отыщет. Потому что ему скажут, где искать».

«А мне, значит, не скажут?» – недовольно спросил Духарев.

«А тебе – нет. За тобой – только гридни твои. А за великим князем – боги».

«За мной тоже Бог!»

«Э-э-э! У вашего ромейского бога в наших лесах силы нет. Это все знают: от старейшин ихних до самого последнего смерда».

«А как же покойная княгиня? Она ведь тоже была христианкой».

«Ольга – другое дело. Ей деревлянские старшие своими богами клялись. Но – только ей. А старшие теперь у деревлян – волохи. Раньше еще князь был, при князе – бояре ихние. Ольга всех убила: и князя, и бояр. Но князь с боярами в городе живут. Их завсегда достать можно. А волохи – в лесах: в схоронках, на капищах. Потому говорю: ты их не отыщешь. Ты – не отыщешь…»