Солнце уже садилось, когда она приказала отнести тело кхала к костру. Дотракийцы молча провожали взглядами Чхого и Агго, выносивших его из шатра. Дэни шла позади них. Они положили Дрого на подушки и шелка, головой на северо-восток, в сторону далекой Матери Гор.

– Масло! – распорядилась она. Принесли кувшины и облили костер, пропитав шелка, хворост и охапки сухой травы; наконец масло закапало из-под бревен, и воздух пропитался благоуханием. – Принесите драконьи яйца, – велела Дэни служанкам.

Нечто в ее голосе заставило их броситься бегом. Сир Джорах взял ее за руку.

– Моя королева, драконьи яйца не нужны Дрого в ночных землях. Лучше продать их в Ашае. Продайте одно, и мы сможем купить целый корабль, который отвезет нас обратно в Вольные города. Продайте все три, и вы будете богатой до конца дней своих.

– Они были даны мне не для того, чтобы я продавала их, – сказала Дэни.

Она поднялась на костер и собственной рукой положила яйца вокруг тела своего солнца и звезд; черное у сердца, зеленое у головы, обернув вокруг него косу, молочно-золотое легло между его ног. Когда она поцеловала Дрого в последний раз, то ощутила на его губах сладость масла.

Спустившись с костра, она заметила на себе взгляд Мирри Маз Дуур.

– Ты обезумела, – хрипло проговорила божья жена.

– Далеко ли от безумия до мудрости?.. – спросила Дэни. – Сир Джорах, возьмите эту мэйгу и привяжите ее к костру.

– К костру… моя королева, нет, выслушайте меня…

– Делайте, как я сказала, сир Джорах. – Но он колебался, и гнев ее вспыхнул. – Вы поклялись повиноваться мне, что бы ни случилось. Ракхаро, помоги ему.

Божья жена не вскрикнула, когда ее поволокли к костру кхала Дрого и привязали среди его сокровищ. Дэни сама облила маслом голову женщины.

– Спасибо тебе, Мирри Маз Дуур, – сказала она, – за урок, который ты дала мне.

– Ты не услышишь моего крика, – отозвалась Мирри, когда масло потекло с ее волос, пропитывая одежду.

– Услышу, – сказала Дэни, – но мне нужны не твои вопли, а твоя жизнь. Я помню, что ты мне сказала: лишь смертью можно заплатить за жизнь.

Мирри Маз Дуур открыла рот, но ничего не ответила. Шагнув в сторону, Дэни заметила, что презрение оставило тусклые черные глаза мэйги, сменившись неким подобием страха. Больше делать было нечего, оставалось лишь следить за солнцем и ждать первой звезды.

Когда умирает повелитель табунщиков, с ним убивают его коня, чтобы он гордо ехал по ночным землям. Тела их сжигают под открытым небом, и кхал взмывает на огненном скакуне, чтобы занять свое место среди звезд. И чем ярче горел человек в жизни, тем более яркая звезда вспыхнет в ночи.

Чхого заметил ее первым.

– Вон! – сказал он негромким голосом.

Дэни поглядела и увидела звезду низко на востоке. Первая звезда оказалась кометой, пылающей красным. Кроваво-красным. Огненно-красным. Это был хвост дракона. Она не могла бы просить более сильного знамения.

Взяв факел из руки Агго, Дэни воткнула его между поленьями. Масло немедленно вспыхнуло. Хворост и сухая трава занялись через мгновение. Крошечные языки пламени побежали по дереву как быстрые красные мыши, катясь по маслу, перепрыгивая с коры на ветку, с ветки на листок; нарастающий жар вдруг мягко дохнул ей в лицо, словно возлюбленный, но уже через мгновение сделался непереносимым. Дэни отступила на шаг. Дерево трещало все громче и громче. Мирри Маз Дуур запела высоким вибрирующим голосом. Пламя крутилось, вилось, языки его догоняли друг друга. Мрак дрожал над костром, сам воздух будто плавился от жары. Дэни услышала, как затрещали бревна. Огонь охватил Мирри Маз Дуур. Песня ее сделалась громче, пронзительней и… потом мэйга охнула, снова и снова, и ее пение превратилось в дрожащий вой, тонкий, высокий и полный му́ки. Наконец пламя достигло и Дрого, языки охватили его. Вспыхнула одежда, и какое-то мгновение кхал казался облаченным в лоскутья воздушного оранжевого шелка и серого дыма. Губы Дэни раздвинулись, и она затаила дыхание. Часть ее стремилась подняться на этот костер, чего опасался сир Джорах, броситься в пламя, чтобы попросить у Дрого прощения и в последний раз принять его в себя, а там пусть огонь отделит их плоть от костей, когда они сольются навеки.

Она чувствовала запах горящей человеческой плоти, который ничем не отличался от запаха жарящейся на костре конины. Костер ревел в сгущающейся темноте словно огромный зверь, заглушая ослабевшие крики Мирри Маз Дуур и выбрасывая вверх длинные языки пламени, лизавшие чрево ночи. Дым становился все гуще, дотракийцы, кашляя, отступали. Полотнища огня разворачивались под адским ветром, бревна шипели и трещали, огненные искры новорожденными светляками возносились в дыму и исчезали во тьме. Жар бил по воздуху огромными красными крыльями, отгоняя дотракийцев, отгоняя даже Мормонта, но Дэни стояла на месте. Она была от крови дракона, и огонь жил внутри нее.

Она давно поняла истинный смысл этих слов, думала Дэни, делая шаг ближе к бушующему пламени. Но жаровня была недостаточно горяча. Языки пламени извивались перед ней, как женщины, плясавшие на ее свадьбе, кружили, пели, размахивая желтыми, оранжевыми и алыми вуалями, страшными с виду, но в то же время прекрасными, такими прекрасными, живыми от жара. Дэни раскрыла для них свои объятия, ее кожа покраснела и засветилась. «Это тоже свадьба», – подумала она. Мирри Маз Дуур умолкла. Божья жена сочла ее ребенком, но дети растут и учатся.

Еще шаг, и ступни Дэни ощутили жар раскаленного песка даже сквозь сандалии. Пот бежал по ее бедрам, между грудями, ручейками тек по щекам – там, где некогда катились слезы. Сир Джорах кричал позади нее, но он теперь ничего не значил. Важен был только огонь. Пламя было таким прекрасным: ничего прекраснее она не видела, каждый язык казался ей чародеем, облаченным в желто-оранжево-алые одежды, кружившие под дымным плащом. Она видела малиновых пламенных львов, великих желтых змей и единорогов, сотканных из бледно-синего пламени; видела рыб, лис, чудовищ, волков, ярких птиц и цветущие деревья; каждое новое видение было прекраснее предыдущего… Она увидела коня, огромного серого жеребца, сотканного из дыма, со струящейся гривой из синего пламени. «Да, мой любимый, мое солнце и звезды, садись, время уезжать».

Жилет ее начал тлеть, Дэни, дернув плечами, сбросила его на землю. Расписная кожа внезапно вспыхнула, а она шагнула поближе к костру, струйки молока текли из красных и раздувшихся сосков. «Сейчас, сейчас», – подумала она и на мгновение увидела перед собой кхала Дрого верхом на дымном жеребце с пылающим кнутом в руке. Он улыбнулся, и хлыст с шипением ударил по костру.

Раздался треск, с которым лопается камень. Помост из дерева, хвороста и травы начал рушиться внутрь себя. Кусочки горящего дерева посыпались на нее градом пепла и угольков. И подпрыгивая, вращаясь, о землю возле ее ног ударился круглый камень, бледный, усеянный золотыми прожилками, разломанный и дымящийся. Рев огня наполнял мир, но за ним Дэни слышала женские крики и удивленные детские голоса.

«Лишь смертью можно заплатить за жизнь».

Словно гром раздался второй треск, ее окружил дым, костер сместился, бревна начали взрываться по мере того как огонь проникал в их потаенные сердца. Она слышала ржание испуганных коней, голоса дотракийцев, кричавших от ужаса, и то, как сир Джорах звал ее и ругался. «Нет, – хотела она крикнуть ему. – Нет, мой добрый рыцарь, не бойтесь за меня! Огонь в моей власти. Я Дэйнерис Бурерожденная, дочь драконов, невеста драконов, мать драконов, разве вы не видите? Разве вы не видите?» Извергнув столб пламени и дыма тридцатифутовой высоты, погребальный костер обрушился вокруг нее. Ничего не боясь, Дэни шагнула в огненную бурю, призывая к себе детей.

Третий удар был таким, словно треснул сам мир.

Когда костер наконец угас и почва остыла, так что на нее можно было ступать, сир Джорах Мормонт обнаружил ее посреди пепла, окруженную почерневшими бревнами и тлеющими угольками, среди обгорелых костей мужчины, женщины и коня. Дэни была нага, тело ее покрывала лишь сажа, одежда ее превратилась в пепел, прекрасные волосы сгорели… но сама она была невредима.