– Валирийская сталь, – провозгласил Джон торжественно, пытаясь показать подобающие случаю довольство и гордость.

– А знаешь, что было с тем человеком, который сделал бритву из валирийской стали? – спросил Жаба. – Слушай – он отрезал себе голову, пытаясь побриться!

Пип ухмыльнулся:

– Ночному Дозору тысячи лет. Однако не сомневаюсь, что наш лорд Сноу первым среди братьев отмечен за то, что сжег башню лорда-командующего.

Все захохотали. Даже Джону пришлось улыбнуться. Учиненный им пожар, конечно, не мог уничтожить внушительную каменную твердыню, однако огонь повредил палаты на двух верхних этажах, которые занимал Старый Медведь. Случившаяся беда никого особо не волновала, поскольку в огне погиб полный убийственных намерений труп Отора.

Другой мертвяк – однорукий, тот, что был прежде Джафером Флауэрсом, – был изрублен в куски дюжиной мечей… но лишь после того, как он убил сира Джареми Риккера и еще четверых. Сир Джареми уже заканчивал дело, сняв с покойника голову, но тем не менее погиб, когда уже обезглавленный труп, вытащив из ножен собственный кинжал Риккера, вонзил его в нутро дозорного. Сила и отвага не помогали против врага, который не падал потому, что был уже мертв; даже оружие и броня не предоставляли надежной защиты.

Эта мрачная мысль еще больше испортила настроение Джона.

– Мне надо еще переговорить с Хоббом относительно ужина Старого Медведя, – объявил он отрывисто, опуская Длинный Коготь в ножны. Друзья хотели ему добра, но ничего не понимали. Это не их вина. Им не пришлось стоять перед Отором, они не видели бледный свет синих мертвых глаз, не ощущали своей кожей холодное прикосновение черных мертвых пальцев. Не знали они и о войне, начинавшейся в Речных землях. Разве могут они понять? Джон резко отвернулся и мрачно зашагал прочь. Пип окликнул его, но Джон не обратил на него внимания.

После пожара он переселился обратно в свою старую каморку в обрушившейся башне Хардина. Призрак дремал, свернувшись клубком возле двери, но, заслышав шаги Джона, поднял голову. Красные глаза лютоволка казались темнее гранатов, в них ощущалась свойственная человеку мудрость. Джон пригнулся, почесал волка за ухом и показал на рукоять меча:

– Смотри – это ты.

Призрак обнюхал свое резное подобие, попытался лизнуть камень. Джон улыбнулся.

– Эта честь принадлежит тебе, – сказал он волку… и вдруг вспомнил, как нашел его в тот день в поздних летних снегах. Они уже направились прочь с остальными щенками, но Джон услышал писк и вернулся назад. Тут-то он и нашелся, белый мех скрывал щенка среди сугробов. «Он был совсем один, – подумал Джон. – Один, в стороне от всех остальных. Он был не похож на других, поэтому его и прогнали».

– Джон? – Он поглядел вверх. Сэм Тарли нервно покачивался на пятках. Щеки его покраснели, и он был укутан в настолько тяжелый меховой плащ, что впору было залегать в зимнюю спячку.

– Сэм, – Джон встал, – что случилось? Или ты тоже хочешь увидеть меч? – Если знали все остальные, значит, о Когте известно и Сэму.

Толстяк качнул головой.

– Я был наследником клинка своего отца, – сказал он скорбно. – Его имя – Губитель Сердец, лорд Рендилл несколько раз давал мне его подержать, только я всегда пугался. Он тоже был из валирийской стали, прекрасной, но настолько острой, что я опасался ранить кого-нибудь из сестер. Теперь его унаследует Дикон. – Он вытер потные руки о плащ. – Я… я… мэйстер Эймон хочет видеть тебя.

Менять повязку было еще рано. Джон подозрительно нахмурился.

– Почему? – спросил он. Сэм казался несчастным. Этого было достаточно.

– Ты сказал ему? – сердито спросил Джон. – Ты признался ему в том, что все рассказал мне?

– Я… он… Джон, я не хотел этого… но он спросил… я хочу сказать… я думаю, он знал; он видит то, чего другие не видят…

– Он слепой, – с нажимом сказал раздосадованный Джон. – Я сам найду путь.

Затрясшийся Сэм, открыв рот, остался на месте.

Мэйстер Эймон находился в птичнике и кормил воронов. С ним был Клидас с ведерком нарезанного мяса, они неторопливо переходили от клетки к клетке.

– Сэм сказал, что вы хотели видеть меня?

Мэйстер кивнул:

– Действительно. Клидас, передай Джону ведерко, быть может, он будет настолько добр, что поможет мне.

Горбатый брат с воспаленными глазами передал Джону ведерко и заторопился вниз по лестнице.

– Бросай мясо в клетки, – велел Эймон. – Птицы сделают все остальное.

Джон переложил ведерко в правую руку, запустив левую в окровавленное содержимое. Во́роны, шумно перекрикиваясь, жались к решетке, ударяя по металлу черными как ночь крыльями и клювами. Мясо порезали на куски толщиной в палец. Наполнив кулак, он бросил красную плоть в клетки, и ссоры сделались жарче. Полетели перья, когда две крупные птицы схватились из-за куска. Джон торопливо набрал вторую горсть и швырнул мясо в клетку.

– А ворон лорда Мормонта любит фрукты и зерно.

– Редкая птица, – сказал ему мэйстер. – Вообще-то во́роны едят зерно, но предпочитают мясо. Оно придает им силу, к тому же птицам приятен вкус крови. В этом они похожи на людей… и подобно людям, вороны не похожи друг на друга…

Джону нечего было ответить. Он разбрасывал мясо, гадая, зачем его вызвали. Старик скажет все сам, когда сочтет нужным. Мэйстер Эймон не из тех, кого можно торопить.

– Голубей и горлиц тоже можно было бы приучить носить письма, – продолжил мэйстер. – Но во́рон сильнее. Крупная, отважная и умная птица способна отбиться от ястребов… Но во́роны черны пером и едят мертвечину, а посему набожные люди питают к ним отвращение. Бэйлор Благословенный попытался заменить во́ронов голубями, ты слыхал об этом? – Мэйстер обратил свои бельма к Джону и улыбнулся: – Ночной Дозор предпочитает воронов.

Пальцы Джона опустились в ведерко, вся ладонь до запястья была в крови.

– Дайвен утверждает, что одичалые зовут нас воро́нами, – сказал он неуверенным голосом.

– Ворона – бедная родственница во́рона. Птицы эти – как нищие в черном, ненавистные и непонятные.

Джону самому хотелось бы понять, о чем говорит Эймон и почему. Какое ему дело до воронов и голубей? Если старик хочет что-то сказать ему, почему нельзя это сделать просто и прямо?

– Джон, ты никогда не думал, почему братья Ночного Дозора не вправе заводить жен и детей? – спросил мэйстер Эймон.

Джон пожал плечами.

– Нет, – ответил он, разбрасывая мясо. Пальцы его левой руки стали липкими от крови, правую пронизывала пульсирующая боль от тяжести ведра.

– Это для того, чтобы они не могли любить, – ответил старик. – Потому что любовь способна погубить честь, убить чувство долга.

На взгляд Джона, в этих словах не было правды, однако он промолчал. Мэйстеру перевалило за сотню лет, он – один из старших офицеров в Ночном Дозоре, и не его дело противоречить старику.

Тот как будто бы ощутил сомнения юноши.

– Скажи мне, Джон, если случится такое, что твоему лорду-отцу придется выбирать между честью и теми, кого он любит, что предпочтет лорд Эддард?

Джон медлил. Он хотел было сказать, что лорд Эддард никогда не обесчестит себя даже ради любви, но тихий лукавый голос шептал: «Он родил бастарда, какая же в этом честь? Потом, твоя мать, как насчет его долга перед ней, почему он так никогда и не назвал тебе ее имя?»

– Он сделает то, что сочтет справедливым, – сказал Джон… звонко, чтобы скрыть колебания. – Не считаясь ни с чем.

– Тогда второго такого, как лорд Эддард, не найдешь и среди десяти тысяч. В основном люди не столь сильны. Разве честь можно сравнить с женской любовью? И как чувство долга может превысить ту радость, с которой ты берешь на руки новорожденного сына… Ветер и слова. Ветер и слова. Мы всего только люди, и боги создали нас для любви. В ней и наше величие, и наша трагедия.