Почти две недели в замке было столько гостей, что Робб приказал держать открытыми обе решетки и не поднимать мост между ними даже глухой ночью. Когда Бран появился из башни, длинная колонна латников пересекала ров между стенами; это люди Карстарка следовали за своими лордами в замок. На них были черные железные полушлемы и черные шерстяные плащи, украшенные белым солнцем. Ходор шел возле них, улыбаясь чему-то своему, сапоги его стучали по доскам подъемного моста. Стражники странно поглядывали на них, и Бран даже услышал чей-то хохоток, но отказал себе в праве смутиться.

– Люди будут смотреть на тебя, – предупредил его мэйстер Лювин, как только они впервые пристроили плетеную корзину к плечам Ходора. – Они будут смотреть, они будут говорить, и некоторые даже будут смеяться.

«Пусть смеются», – решил Бран. В опочивальне над ним смеяться некому, но нельзя же всю жизнь провести в постели.

Когда они прошли под решетками башни, Бран вложил два пальца в рот и свистнул, Лето выскочил откуда-то с другой стороны двора. Внезапно копьеносцы Карстарка взялись за уздечки; кони заметались и заржали. Один жеребец с криком встал на дыбы, наездник, ругаясь, осаживал коня. Запах лютоволка всегда повергал лошадей в бешеный страх, если только они не были привычны к нему, но как только Лето исчезал, животные быстро успокаивались.

– В богорощу, – напомнил Бран Ходору.

Даже сам Винтерфелл был полон народу. Во дворе звенели мечи и топоры, грохотали фургоны, лаяли псы. Ворота арсенала были открыты, и Бран увидел Миккена у наковальни; молот звенел, и пот катился по голой груди. За все годы Бран не видел здесь стольких незнакомцев, даже когда к отцу приезжал король Роберт.

Он попытался не дернуться, когда Ходор нырнул в низкую дверь. Потом они шли длинным сумрачным коридором, Лето непринужденно трусил рядом с ними. Волк время от времени поднимал голову, и в глазах его светилось жидкое золото. Брану хотелось прикоснуться к нему, но он ехал слишком высоко и не мог дотянуться до зверя.

Богороща являла собой островок мира посреди моря хаоса, в который превратился Винтерфелл. Ходор прошел через густые заросли дуба, железоствола и стража, к спокойному пруду возле сердце-дерева, и остановился под корявыми ветвями чардрева, бормоча что-то себе под нос. Бран поднял руки над головой и выбрался из седла, выволакивая бессильные ноги сквозь дыры в плетеной корзине. Он повисел мгновение, темно-красные листья прикасались к его лицу, наконец Ходор опустил его на гладкий камень возле воды.

– Я хочу побыть один, – сказал Бран. – А ты можешь помокнуть, ступай к прудам.

– Ходор, – откликнулся Ходор и исчез в кустарнике. За богорощей, под окнами гостевого дома, подземный горячий источник питал три небольших пруда.

Пар клубами валил от воды день и ночь, и стена, поднимавшаяся над прудами, густо поросла мхом. Ходор ненавидел холодную воду и всякий раз сопротивлялся как дикий кот, когда ему принимались угрожать мылом. Но он с радостью погружался в самый горячий пруд из трех и сидел там часами, громко булькая всякий раз, когда на поверхности лопались пузыри, поднявшиеся из зеленых мутных глубин.

Лето лакнул воды и уселся возле Брана. Мальчик почесал волку шею, и на мгновение оба они ощутили покой. Бран всегда любил богорощу – даже до того, – но в последнее время он обнаружил, что его все больше и больше влечет сюда. Даже сердце-дерево более не пугало его, как прежде. Глубокие красные очи, врезанные в белый ствол, все еще следили за ним, но их взгляд теперь почему-то приносил утешение. Боги глядят на него, сказал он себе, старые боги, боги Старков, первых людей и Детей Леса, боги его отца. Под их взглядом он ощущал себя в безопасности, а глубокое молчание деревьев помогало ему думать. Бран много размышлял после своего падения. Он думал и мечтал, разговаривал с богами.

– Пожалуйста, сделайте так, чтобы Робб не уехал, – негромко помолился он. И шлепнул рукой по холодной воде, от руки его разбежались круги. – Пусть он останется. А если ему придется уехать, пусть вернется домой невредимым вместе с матерью, отцом и девочками. И пусть все будет так… будет так, чтобы Рикон понял!

Узнав, что Робб уезжает на войну, самый младший из братьев взбесился как зимняя пурга. Рикон то плакал, то впадал в ярость. Он отказывался есть, ревел и кричал по ночам, даже поколотил старую Нэн, когда старуха попыталась колыбельными песнями успокоить его. На следующий день Рикон исчез. Робб ползамка отправил на поиски брата; наконец его отыскали – в самой глубине крипт. Рикон замахнулся на людей ржавым мечом, который он забрал из рук одного из мертвых королей, и Лохматик вылетел из тьмы зеленоглазым бесом. Волк взбесился почти как Рикон. Он укусил Гейджа в руку и вырвал кусок мяса из бедра Миккена. Только сам Робб и Серый Ветер сумели угомонить его. Фарлен посадил черного волка на цепь в конуре, и Рикон залился еще горшими слезами, расставшись с другом.

Мэйстер Лювин советовал Роббу оставаться в Винтерфелле, и Бран тоже – ради себя самого и ради Рикона, – но брат только упрямо качал головой и говорил:

– Поймите, я не хочу ехать, я должен.

Ложью это было только отчасти. Кому-то следовало занять Перешеек и помочь Талли против Ланнистеров, Бран понимал это. Но Робб не обязан был делать это сам. Брат его мог отдать приказ Халу Моллену, Теону Грейджою или одному из своих лордов-знаменосцев. Мэйстер Лювин предлагал ему поступить именно так, но Робб не желал даже слышать об этом.

– Мой лорд-отец никогда бы не послал людей навстречу опасности, трусливо спрятавшись за стенами Винтерфелла, – говорил он им как настоящий лорд Робб.

Старший брат теперь казался Брану каким-то незнакомым, Робб преобразился в истинного лорда, еще не встретив шестнадцатых именин. Даже знаменосцы отца как будто бы поняли это. Многие пытались испытать его, каждый на собственный манер. Руз Болтон и Робетт Гловер требовали назначить их полководцами, первый ворчливо, второй с улыбкой и шуткой. Крепкая седоволосая Мэйдж Мормонт, облаченная в кольчугу подобно мужчине, открыто заявила Роббу, что он годится ей во внуки и она не позволит командовать собой… однако, как оказалось, у нее есть дочь, которую она рада будет отдать за него. Мягкоречивый лорд Сервин даже прихватил с собой свою дочь, пухленькую невзрачную девицу тридцати лет, сидевшую слева от отца и не поднимавшую взгляд от тарелки. Веселый лорд Хорнвуд дочерей не имел, но являлся с подарками, сегодня с конем, завтра с олениной, послезавтра с серебряным охотничьим рогом и ничего не просил… ничего, кроме некой крепости, отобранной у его деда, восстановления охотничьих прав к северу от некоего хребта и позволения перегородить плотиной Белый Нож, если это будет угодно его светлости.

Робб отвечал каждому холодной любезностью, как всегда поступал отец, и каким-то образом сумел подчинить всех себе.

Когда лорд Амбер, которого люди прозвали Большим Джоном, ибо он был ростом с Ходора и, наверное, раза в два шире в плечах, пригрозил увести свое войско домой, если Амберов поместят ниже Хорнвудов или Сервинов в походном порядке, Робб сказал, что охотно позволит это.

– А когда мы покончим с Ланнистерами, – посулил он Большому Джону, почесывая за ухом своего лютоволка, – то направимся на север и, взяв ваш замок, милорд, повесим вас как клятвопреступника. – Тут Большой Джон с проклятиями бросил в огонь бутыль эля и объявил, что Робб еще настолько мал, что должен писать молоком.

Когда Халлис Моллен шагнул вперед, чтобы осадить его, великан одним ударом поверг его на пол, перевернул стол и извлек самый громадный и уродливый из всех великих мечей, которые Брану случалось видеть. Со всех скамей повскакивали, хватаясь за сталь, его сыновья, братья и присяжные мечи.

Но Робб спокойно произнес одно лишь слово, раздался негромкий рык, и в мгновение ока лорд Амбер оказался на спине; меч его отлетел фута на три, из руки его, там, где Серый Ветер откусил два пальца, хлынула кровь.