Джейн с трудом удержалась от стона. Она все больше возбуждалась, и сейчас ей хотелось только одного – хотелось ощутить его отклик и почувствовать его страсть. Но герцог ни разу даже не шевельнулся. «Он наказывает себя и меня заодно, – подумала Джейн. – Наказывает за вчерашнюю откровенность, которую, наверное, считает слабостью».

По-прежнему стоя на коленях, Джейн чуть приподнималась и скова опускалась. Делая то, что обычно делал он, он раз за разом вбирала в себя возбужденную мужскую плоть. Наконец, не выдержав, она еще больше выгнула спину и, запрокинув голову, со стоком закрыла глаза.

Джейн хотелось, чтобы Джоселин почувствовал, что он е небезразличен, что она нуждается в нем. И почему-то ей казалось, что и он в ней нуждается, хотя, возможно, не осознает этого.

Джейн не знала, как долго это продолжалось – как долго он оставался безответен, но чувствовала, что желание становится все острее, превращается в подобие боли, становится неотличимым от боли. И наконец…

Неожиданно его ладони легли ей на бедра и с силой сжали их. Джейн тихонько застонала, почувствовав, как он ре привлек ее к себе. Затем услышала свой крик, но казалось, это кричала не она, а какая-то другая женщина, кричала где-то вдалеке. Наконец он застонал, и Джейн почувствовала, как в нее изливается его горячее семя.

О благословенный миг… Теперь он наконец-то утешится. Теперь они будут лежать вместе, в объятиях друг друга, А потом будут говорить, и она сумеет превратить мрачного герцога Трешема в прежнего Джоселина.

И завтра расскажет ему обо всем, поделится с ним своей ужасной тайной.

Джейн никак не могла отдышаться. Все еще сидя на бедрах герцога, она подняла голову и мечтательно улыбнулась.

Он с усмешкой пробормотал:

– Чертовски увлекательно, Джейн. Ты делаешь успехи. Не сомневаюсь, что ты стоишь тех денег, что я тебе плачу.

Тут он приподнял ее и уложил на спину. Затем поднялся с кровати и начал застегивать пуговицы на панталонах.

На Джейн словно вылили ушат ледяной воды. Натянув на себя одеяло, она проговорила:

– Я прекрасно понимаю, за что вы мне платите, ваша светлость. И не надо напоминать об этом только потому, что вчера вы, утратив самоконтроль, поделились со мной некоторыми из своих воспоминаний, о чем теперь глубоко сожалеете.

Герцог удивленно поднял брови:

– Полагаете, Джейн, я оскорбил вас, сказав, что вы весьма искусны в постели? Поверьте, я не бросаюсь такими комплиментами.

Он накинул на плечи плащ.

– Да, я оскорблена, ваша светлость, – сказала Джейн. – Оскорблена, потому что вы пытаетесь унизить меня подобными разговорами. А все из-за того, что вы стыдитесь своей вчерашней откровенности, стыдитесь, что были откровенны с женщиной, вашей содержанкой. Но мне казалось, мы стали друзьями, а друзья доверяют друг другу и делятся своими тайнами. Выходит, я ошибалась. Мне не следовало забывать, что вы платите мне за это. – Чуть приподнявшись, Джейн окинула взглядом кровать. – А сейчас… Я очень устала, выполняя свои обязанности. Всего хорошего, ваша светлость. Спокойной ночи.

– Значит, друзья доверяют друг другу?

Герцог вперился в нее взглядом, и глаза его стали совсем; черными. Джейн казалось, что он сейчас ударит ее, но Трешем, криво усмехнувшись, вышел из спальни.

Джейн вдруг поняла, что ее трясет словно в лихорадке. Она чувствовала себя ужасно одинокой и несчастной.

Джоселин возвращался домой в отвратительном расположении духа. Теперь он презирал себя с полным на то основанием. Он чувствовал себя так, будто изнасиловал Джейн, хотя с прежними своими любовницами обращался не лучше, чем сейчас с ней… И он презирал ее. Джейн не должна была допускать его к себе этой ночью – должна была немедленно прогнать. А она его обслужила как опытная куртизанка.

Он ненавидел ее за то, что она целую неделю водила его за нос, заставила поверить, что он нашел не только прекрасную любовницу, но и родственную душу.

Она пользовалась его доверием, а сама таилась под личиной куртизанки по имени Джейн Инглби. И после этого еще посмела говорить о дружбе!

А ведь ему уже казалось, что он способен ее полюбить.

Он ненавидел ее за то, что она лишила его надежды. Лишила в тот момент, когда он готов был поверить: жизнь стоит того, чтобы ею дорожить.

Она извлекла его из уютного кокона, в котором он без малого десять лет, и теперь ему уже не удастся вернуться прежней жизни.

Он ненавидел ее.

Он даже не мог думать о ней как о Саре.

Для него она была Джейн.

Но Джейн Инглби не существовала.

Когда Трешем добрался до дома, дала о себе знать головная боль – верная спутница похмелья. Если ему повезет, то к утру он сможет думать лишь о своих телесных страданиях. Впрочем, это продлится недолго, ведь физические страдания – ничто по сравнению с мучениями нравственными.

Мик Боудеи наблюдал за домом, прячась в тени соседних особняков. Он видел, как герцог Трешем подошел к двери и сунул ключ в замочную скважину. Вскоре наверху, вероятно, в спальне, зажегся свет. Дом, несомненно, был любовным гнездышком – у герцога имелся собственный ключ, он провел здесь некоторое время, после чего отправился домой.

У Мика был трудный день, и задерживаться не имело смысла. Тем более что любовница Трешема не выбежала, чтобы его проводить, и даже не выглянула из окна, чтобы помахать на прощание.

Но она может выйти из дома завтра – на прогулку или за покупками. Ему, Мику, и надо-то совсем немного. Он лишь бросит на нее взгляд, и все. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, действительно ли любовница герцога – это Джейн Инглби, она же леди Сара Иллингсуорт. У Мика было предчувствие: женщина, живущая в этом доме, – та самая, которую он ищет. Сыщик привык доверять своей интуиции и полагал, что она и на сей раз его не подведет.

Мик решил, что вернется завтра и станет следить за домом, пока не увидит живущую здесь женщину. Конечно, можно было бы послать для такой нудной работы помощника, поскольку у него, Мика Боудена, имелись дела и поважнее… И все же любопытство взяло верх. К тому же он слишком долго гонялся за преступницей, и теперь ему хотелось самому осуществить захват.

Нарушив многолетнюю традицию, Джоселин не поехал в парк – в это утро у него ужасно болела голова. Слуга, явившийся приготовить хозяину ванну, был немало удивлен, когда увидел, что Трешем все еще лежит в постели. Солнце било герцогу в глаза, но он не открывал их.

Слишком долго предаваться мукам похмелья, заодно мучая слуг, Трешем не мог. Его ждали важные дела. К счастью, у него была возможность поговорить с Броумом и Кимбли накануне вечером. Однако к графу Дербери следовало явиться q визитом – граф носа не показывал на улицу, как, впрочем, и его племянница, то есть леди Сара Иллингсуорт.

Дербери все еще находился в Лондоне и по-прежнему жил в отеле «Палтни». Джоселин узнал об этом, явившись в выше названную гостиницу часов в десять утра. Граф согласился принять Трешема, хотя был весьма озадачен визитом. Раньше они лишь раскланивались при встрече – не более того. Когда принесли визитную карточку герцога, граф сидел в гостиной своего номера. Визитера проводил не служащий отеля, а личный слуга графа.

– Трешем? Как поживаете?

– Спасибо, неплохо, если учесть, что я мог бы бездыханным лежать в собственной постели с перерезанным горлом! Вернее, покоился бы в могиле, поскольку Сара Иллингсуорт покинула мой дом уже две недели назад.

– О… Садитесь, пожалуйста. Позвольте предложить вам выпить. – Для графа информация была не нова, но он знал, что сыщик с Боу-стрит обо всем рассказал герцогу.

– Трешем, вы не знаете, где она сейчас находится? Ничего о ней не слышали?

– Ничего. Благодарю вас, – кивнул Джоселин, прими мая бокал. Взглянув на его содержимое, он почувствовав спазмы в желудке. – Дербери, вы должны понять: когда леди Сара жила у меня в доме, она была одета как служанка и скрывалась под вымышленным именем. Она была просто прислугой. Мне и в голову не пришло спросить ее, куда он направляется.