Но он чувствовал, что отрезан от всего мира. Отрезан от себя самого – от себя прежнего. Однако он и сейчас был не один. Они вдвоем оказались отрезанными от мира и от самих себя – от Джоселина и Джейн, существовавших в иной действительности за стенами, этой комнаты. Может ли такое состояние длиться дольше, чем несколько мгновений? Или, на худой конец, может ли эта комната стать убежищем? Здесь, рядом с Джейн, он чувствовал себя в ладу с миром и самим собой – ощущение, прежде ему незнакомое.

Глупости! Он должен положить конец этим вздорным фантазиям. Причем сразу же, без раздумий. Надо либо немедленно уйти, либо уложить ее в постель.

– Что у вас за вышивка? – спросил он. Она улыбнулась, не поднимая головы.

– Скатерть. Для столовой. Я нашла себе полезное занятие. Вышивание всегда было моей страстью.

Сидя в кресле, Трешем не видел вышивку, но лежавшие на табурете шелковые нитки – все осенних оттенков – представляли прекрасную цветовую гамму.

– Вы не разгневаетесь, если я встану и подойду к вам? – спросил герцог.

– Конечно, нет. – Джейн взглянула на него с удивлением. – Хотя вы едва ли интересуетесь рукоделием.

Она вышивала сценку в осеннем лесу.

– А где ваш образец? – спросил Джоселин. – Трудно по одному фрагменту составить впечатление о целом.

– У меня в голове, – ответила Джейн.

– Вот как? – Он понял, почему она назвала рукоделие страстью, а не просто увлечением. – Тогда вы человек искусства, Джейн. У вас прекрасное чувство цвета и формы.

– Странно, но я никогда не могла воплотить то, что вижу, на бумаге или холсте. Зато иглой и нитью кое-что получается…

– А мне никогда не удавались пейзажи, – в задумчивости проговорил герцог. – Всегда казалось, что природа создает шедевры и бессмысленно с ней соперничать. Но человеческие лица – дело другое. Ведь портреты… – Джоселин осекся и отвернулся в смущении.

– Вы пишете портреты? – Джейн с любопытством взглянула на герцога. – Мне всегда казалось, что человеческие лица – самое трудное…

– Я вовсе не художник, так, дилетант, любитель, – пробормотал Джоселин, глядя в окно. Сад за окном вдруг показался ему необычайно ухоженным. – Но это я раньше баловался, сейчас нет.

– Вы решили, что живопись – занятие не для мужчины? – спросила Джейн.

Его отец был менее разборчив в выражениях.

– Я бы хотел написать ваш портрет, – услышал он вдруг собственный голос. – В вашем лице, помимо редкой красоты и правильности черт, есть еще нечто… неуловимое и ускользающее. Мне хотелось бы поймать это выражение и запечатлеть его на холсте или хотя бы на листе бумаги. Думаю, любой художник с удовольствием написал бы ваш портрет.

Джейн молчала.

Немного помедлив, Джоселин продолжал:

– Наверху мы будем удовлетворять нашу физическую страсть, а здесь, вдали от любопытных глаз и злых языков, мы станем отдаваться иным страстям, если пожелаете. Вы, кажется, назвали эту комнату вашей кельей? Я предлагаю сделать ее нашим общим убежищем.

Джейн пристально посмотрела на него. Посмотрела прямо ему в глаза.

– Я согласна, – кивнула она.

– Впрочем, я не настаиваю. Мы могли бы беседовать и в гостиной, если вы не желаете пускать меня в свою комнату.

– Нет-нет. – Джейн отрицательно покачала головой. – Я больше не смогу считать эту комнату только своей. Теперь она наша. Место, где контракт не имеет силы. Место, где вы будете рисовать и читать, а я – вышивать или писать. Вы предлагаете сделать эту комнату нашим общим убежищем, и я принимаю ваше предложение. Можете приходить сюда, когда захотите, Джоселин.

Герцог молча смотрел на нее. Смотрел так, словно увидел впервые. Черт возьми, что с ним происходит? Сюда, к любовнице, его могло привести лишь желание. Никаких других причин для того, чтобы являться в этот дом, быть не должно. К чему лишние заботы и хлопоты?

И все же сердце его сжалось от предчувствия счастья. Но что же такое счастье?

– Не, хотите чаю? – спросила Джейн. Она поднялась стула. – казать, чтобы чай принесли сюда?

– Да, – кивнул он. – Да, пожалуйста.

Джейн вызвала горничную и велела принести чай.

– В этой комнате еще много свободного места, – неожиданно сказал Джоселин. – Я собираюсь поставить здесь пианино. Вы не против?

Он сам себе удивлялся. Неужели герцог Трешем просит разрешения?

– Конечно, нет. – Джейн внимательно на него посмотрела. – Это ведь ваша комната, Джоселин. Вернее, наша общая.

Герцог молчал, охваченный каким-то странным и совершенно незнакомым ему чувством.

В конце концов он все-таки понял: это было чувство страха.

Джейн отправилась спать довольно рано, но уснуть ей так и не удалось. Наконец она со вздохом поднялась с постели и зажгла свечу. Затем накинула на ночную сорочку халат и отправилась в свой кабинет. В свою келью. В их с Джоселином убежище – так он назвал эту комнату.

Филипп еще не спал, и она попросила его развести огонь в камине. Молодой слуга принес корзину угля и спросил, не нужно ли еще что-нибудь сделать.

– Нет, ничего не надо, спасибо, Филипп, – сказала Джейн. – Ложитесь спать.

– Да, мисс Инглби, – кивнул слуга. – Только не забудьте закрыть каминную решетку, когда будете уходить.

– Не забуду, – улыбнулась Джейн. – Спасибо, что напомнили. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мисс Инглби.

Она решила, что будет читать, пока глаза сами не начнут слипаться. И села в кресло у камина – здесь днем сидел Джоселин. Она хотела взять книгу, которую он ей читал, но тотчас же передумала. Передумала в расчете на то, что он продолжит чтение, когда придет в следующий раз. Джейн раскрыла книгу, которую начала читать накануне, положила ее на колени и задумалась…

Не следовало пускать его сюда. Она знала, что теперь не сможет считать эту комнату своей. Да, теперь комната принадлежала им обоим. Ей казалось, что она и сейчас чувствует здесь его присутствие и даже слышит его голос, слышит, как Джоселин, сидящий в кресле, читает вслух «Мэнсфилд-парк». При этом было очевидно, что ему нравится ей читать.

Но так быть не должно. Она могла бы смириться со своей новой жизнью, если бы оставалась всего лишь любовницей герцога Трешема. При всей своей неопытности Джейн прекрасно понимала, что любовницам платят за вполне определенные услуги, покупают только их тело. Но что же происходило у них с Джоселином?

Он провел с ней в этой комнате больше двух часов и ни разу к ней не прикоснулся, не предложил подняться в спальню. А за чаем они говорили о политике – она считала, что в в стране следует провести радикальную реформу, а он относился к переменам гораздо осторожнее. Неожиданно герцог поднялся и, быстро попрощавшись, вышел из комнаты. Несколько секунд спустя она услышала, как хлопнула входная дверь, и, тотчас возникло чувство одиночества…

Пока они находились здесь, в этой комнате, он не был герцогом Трешемом. Перед ней был совсем другой человек – Джоселин без маски. Человек, пожелавший отбросить свою обычную сдержанность, пожелавший стать самим собой. Он хотел, чтобы его принимали таким, каков он есть. Он нуждался в дружбе… и в любви.

Джейн вздохнула.

Да, он нуждался в любви.

Но она сомневалась, что Джоселин примет этот дар, даже если осознает, что хочет быть любимым.

К тому же он едва ли способен ответить любовью на любовь.

И посмеет ли она, беглянка и убийца, предложить ему свою любовь? Неужели действительно убийца? Нет, не может быть. Ведь удар, который она нанесла Сидни, не мог его убить.

Джейн невольно поежилась, вспоминая этот кошмар.

Чтобы как-то отвлечься, она откинулась на спинку кресла и, закрыв глаза, стала прислушиваться к звукам, доносившимся из холла, – мистер Джейкобе запирал на ночь парадную дверь.

Минут через десять в дверь комнаты тихонько постучали.

– Войдите, – сказала Джейн. «Странно, ведь слугам уже пора спать», – подумала она.

В следующее мгновение дверь отворилась…