Джейн молча покачала головой.

– Все будет так, Джейн, поверь мне, – продолжал Трешем. – Я всего лишь распутник, и мне хочется только одного: хочется разложить тебя прямо здесь, на полу, и насладиться твоим девственным телом. А ты – невинная, с ясным взглядом, голубка. Моя служанка. Зависимая от меня. Это грязно, Джейн. Ты думаешь, что все происходящее красиво. Я вижу это в твоих глазах. Нет, Джейн, ты ошибаешься. Опытный распутник легко может заставить женщину думать, что это красиво, а на самом деле ничего в этом романтичного нет, просто похоть, примитивное желание. Жажда плотских утех. Так что иди спать, Джейн. Одна.

И слова его, и тон, каким они были сказаны, – все казалось оскорбительным. Она выпрямилась и отступила на шаг.

Затем внимательно посмотрела ему в глаза, стараясь проникнуть сквозь маску, которую он только что надел. Но маска оказалась непроницаемой. На губах герцога играла усмешка.

Он был прав. Все произошедшее – всего лишь зов плоти. Грубый и примитивный.

И все же что-то ее смущало. Она чувствовала в словах Трешема какую-то фальшь.

Но в одном он был прав. Они не имели права поддаваться влечению. И наутро все действительно покажется совсем другим. Во всяком случае, она не сможет смотреть на герцога так спокойно, как смотрела сейчас.

– Спокойной ночи, ваша светлость, – сказала она.

– Спокойной ночи, Джейн.

Трешем повернулся лицом к инструменту в тот момент, когда она потянулась к свече. Закрывая за собой дверь, Джейн услышала, что он заиграл что-то очень тихое и грустное.

Поднимаясь к себе в комнату, Джейн вспомнила, что забыла взять книгу, но возвращаться не стала.

– Да, табурет вполне подойдет, – сказал Джоселин, отвечая на вопрос слуги.

Джоселин страдал от боли, так что без табурета, на который можно было бы положить ногу, наверное, не сумел бы обойтись. Но нельзя демонстрировать свои страдания на публике, особенно если публика – завсегдатаи клуба «Уайтс», куда он приехал сегодня утром не верхом, как обычно, а в карете. И все же нога болела невыносимо… Вполне вероятно, что, приехав домой, он не сможет снять сапог, не разрезав его, и в результате лишится любимой пары. Одной он уже лишился в день дуэли – тогда, чтобы стащить сапог с простреленной ноги, его пришлось разрезать.

– И еще принесите утренние газеты, – добавил герцог и, отбросив притворство, со вздохом облегчения положил ногу на табурет.

Он выехал из дома очень рано – чтобы до отъезда не встречаться с Джейн.

Поморщившись, Трешем пробежал глазами заголовки. Какого черта он украдкой выскочил из дома в такую рань? Лишь затем, чтобы не столкнуться лицом к лицу со служанкой? Чтобы отсрочить встречу с ней.

Трешем не знал, чего стыдиться больше – того, ли, что произошло ночью, или своего утреннего бегства. Но стыд – не совсем верное слово. Скорее смущение. По правде сказать, он редко испытывал подобное чувство.

Она застала его за игрой на фортепьяно. Он исполнял собственное сочинение. А потом поцеловал ее. Черт, он слишком долго сидел без дела! И это безделье привело к тому, что он нарушил свою главную заповедь и тем самым еще ниже опустился в собственных глазах. Если бы не боль в ноге, он мог бы повалить ее на пол и похитить сокровище, скрытое под тонкой ночной рубашкой. И она, эта невинная глупышка, не остановила бы его.

– Трешем? Ты ли это?! Как жизнь, старина? Джоселин отложил в сторону газету, которую все равно не читал, и поприветствовал друзей и знакомых, уже съезжавшихся в клуб.

– О, вполне сносно. Надеюсь вскоре бегать, как прежде.

Герцог Трешем со своей тростью, стоявшей у стула, и ногой, покоившейся на табурете, на несколько минут сделался объектом насмешек. Друзья и знакомые соревновались в острословии на его счет.

– А мы уже думали, что ты решил больше не выезжать из Дадли-Хауса. Словно царственная особа. В таком случае мы бы стали твоей свитой и поселились бы у тебя, чтобы ты не скучал. А прелестная мисс Инглби удовлетворяла бы прочие нужды.

– Ты по-прежнему не снимаешь сапоги, Трешем?

– А мне следовало явиться в «Уайтс» в домашних туфлях? – усмехнулся герцог.

– Прелестная мисс Инглби? – переспросил один из друзей. – Та самая, что завопила во время дуэли? Трешем, ты хитрец. И как же именно твоя сиделка удовлетворяет твои желания?

Джоселин поднес к глазам лорнет и, окинув стоявшего перед ним молодого человека презрительным взглядом, проговорил;

– Скажите, Уоллмен, в котором часу вам пришлось встать, чтобы ваш слуга успел соорудить к завтраку этот кошмар? Разумеется, я имею в виду ваш шейный платок.

Пожалуй, платок был и в самом деле повязан излишне вычурно, учитывая, что время для вечерних туалетов еще не наступило. Но даже на самом великолепном из балов подобный галстук бросался бы в глаза.

– Слуга управился за час, – не без гордости ответил юный денди. – Но он испортил восемь других платков, прежде чем правильно повязал этот..

Джоселин наконец-то опустил лорнет. Стоявший рядом виконт Кимбли презрительно хмыкнул, покосившись на Уоллмена.

Потом заговорили о предстоящих гонках и о графе Дербери – тот по-прежнему жил в Лондоне затворником, однако все знали, что он приехал из Корнуолла, чтобы найти сбежавшую племянницу – убийцу его сына. Присутствующие, выразив общее мнение, заявили: граф явно разочаровывает свет, отказываясь появляться в обществе и развлекать скучающих знакомых ужасающими подробностями происшествия, о котором уже несколько недель говорил весь Лондон.

Сидни Джардин, который после смерти дяди унаследовал графский титул, никогда не пользовался особым расположением света. Джоселин как-то раз встретился с ним на балу. Впрочем, это была памятная встреча – Сидни позволил себе весьма оскорбительное замечание в адрес одной юной леди и ее матери, причем слова были произнесены достаточно громко – чтобы дамы могли их услышать.

Поводом для оскорбительного замечания послужил отказ обеих дам танцевать с Джардином. Став свидетелем столь возмутительной неучтивости, Джоселин пригласил Джардина прогуляться по террасе, опоясывавшей бальный зал. И во время прогулки в весьма вежливой, но категоричной форме потребовал, чтобы Сидни покинул дом.

Рассвирепевший Джардин попытался вызвать Джоселина на дуэль, но герцог поднес к глазам лорнет и, окинув собеседника презрительным взглядом, сообщил, что может принять вызов только от джентльмена.

– Мне кажется, – сказал Трешема когда речь зашла о происшествии в Корнуолле, – что леди Сара скорее достойна похвалы, чем порицания. Надеюсь, у нее хватило ума уехать из Лондона.

– Но существует мнение, что она все еще здесь, – заметил виконт Кимбли. – Говорят, сыщики как следует потрудились. А они утверждают, что ни одна молодая особа, соответствующая описанию, не покидала город в последнее время.

– Значит, у нее хватило ума затаиться, – сказал Джоселин. – Я – на ее стороне. Уверен, что ее спровоцировали. С чего бы юная леди стала бить джентльмена по голове?

– Тебе лучше знать, Трешем, – усмехнулся сэр Исаак Уоллмен.

Пристально взглянув сквозь лорнет на сэра Исаака, Джоселин повернулся к друзьям.

– Где Фердинанд держит новых коней? – спросил он. – И где он тренируется? Думаю, подготовка к гонкам идет полным ходом. Пожалуй, мне пора навестить Ферди, чтобы самому оценить его шансы. К сожалению, он никогда не умел выбирать лошадей.

– Я поеду с тобой, Трешем, – сказал виконт Кимбли, увидев, что Джоселин опустил ногу на пол и взялся за трость. – Моя помощь нужна?

– Лучше держись от меня подальше! – прорычал Джоселин, приподнимаясь. Ступив на больную ногу, он не смог удержаться от стона – ногу словно пронзили иглами. – Я не нуждаюсь в сопровождении, поскольку приехал в карете.

Трешем прибыл в карете! Разумеется, он снова сделался объектом насмешек.

Не обращая внимания на шутки приятелей, герцог покинул клуб. Уже усаживаясь в экипаж, он подумал о Джейн и невольно нахмурился.