Мама привозит бабушку из деревни. Поселяем ее в моей комнате, а я вынужден ютиться на диване в комнате матери. Не слишком приятно жить с двумя старухами в одной квартире. Я задумываюсь о том, чтобы снимать квартиру или комнату. Лишь бы быть подальше от их суеты, болтовни и вечерних ток-шоу. Но самое тоскливое, что нельзя больше привести домой девок.
Бабушка забывает все. Иногда бубнит себе под нос. Не дружит с техникой, с трудом справляется с пультом. Эта забывчивость и ухудшение когнитивных функций прогрессируют уже лет двадцать. Поначалу, они казались просто старческой прихотью или чудаковатым поведением. Теперь эти нарушения достигают апогея. Бабушка повторяет одинаковые действия, ходит на кухню, чтобы посмотреть на большие часы. Она потеряна во времени. Моторные функции тоже пострадали. Ее частенько заносит, будто во время качки на корабле. У меня слишком много своих дел, чтобы наблюдать за ней. Но она часто спорит с мамой, что-то придумывает, верит в свои выдумки, и ее потом сложно переубедить. Еще она плохо спит и бродит по ночам, поэтому ей и выделили отдельную комнату. Но мне от этого не легче, ибо мамаша храпит. Нарушение сна у бабушки усугубляет ее состояние. Нервные клетки плохо регенерируют. Новые синапсы не появляются. А старые разрушаются.
Приехал к Михаилу Птицыну, он проявляет мне пленки. Пока он возится с аппаратурой, дает мне полистать коллекцию любительских порнографических фотографий. Люди с мыльницами до сих пор продолжают их нести проявлять, и коллекция растет. Некрасивые дамы играют с бананами. Громадные волосатые пёзды. Отвисшие сиськи. Среди этого цирка уродцев попадаются и вполне симпатичные женщины.
Михаил увлечен пинхол-фотографией и другими альтернативными методами съемки и композиции. Делает какие-то диковинные коллажи, пишет короткие загадочные тексты, которые больно читать. Я ему рассказываю, как ненавижу читателей. Читатели вообще охуели в конец, им нужно, чтобы писатель стал их рабом и ублажал их прихоти. Я не обслуживающий персонал, чтобы кого-то развлекать, веселить или утешать. Мне важно, чтобы мои тексты вызывали отклик. Пусть даже это будет возмущение от того, как я нарочито издевательски поступил с читательскими ожиданиями. Дадаисты делали в свое время удивительные пьесы. Допустим, они объявляли, что пьеса будет состоять из четырех актов. Играли три, а потом автор выходил на сцену и объявлял, что последнего акта не будет. Потому что артистам лень, так что уёбывайте. Мне нравится такой подход. Это ставит потребителя на место, меняет его, хотел он этого или нет, выбивает из колеи. Настоящий писатель - это не тот, кого печатают большими тиражами, не тот, кто нравится людям, не лауреат премий или член союзов. Это тот, кто сдохнет без своего ремесла, проклятый, сумасшедший, одинокий. Впрочем, я считаю, что Миша пишет невразумительную хуету, но этого не озвучиваю. Вместо критики, я рассказываю, что хочу сделать татуировку на руке в виде печатной машинки. Как клеймо.
Забираю проявленные пленки и отсканированные кадры на флеш-карте. И двигаюсь на велосипеде к дому. Еду по Коломяжскому и поворачиваю через рельсы влево на Испытателей, на красный свет. На углу стоят две машины ДПС, сотрудники машут полосатыми палочками, свистят, кричат мне. Но я показываю им средний палец и уезжаю в закат. Outlaw.
Начало ноября. Саша Привальнев заразил многих уличных гонщиков велосипедным кроссом и заманил в лесопарк под Пушкином. Я тоже переоборудовал свой велосипед в Single speed CX. Это дело нехитрое. Просто приделал пистолеты на руль-баран и прикрутил клещевые тормоза на раму, кое-как провел тросики, все что болтается, примотал изолентой, поставил тридцать пятую резину - и все, можно покорять грязь и болота.
Мероприятие назвали закрытием сезона, хотя все катаются круглый год, и это лишь повод покушать шашлыков на природе. А для участников гонки замечательная возможность пробороздить болота, чтобы получить новый опыт, весьма радикальный после городских джунглей.
Несколько раз прокатился по трассе перед соревнованием и понимаю, что ехать с туклипсами было плохой идеей. Постоянно нужно спешиваться и перепрыгивать препятствия с велосипедом в руках. Туклипсы цепляются за высохшую траву. Из-за того, что погода переменчива - то подмораживает, то снова теплеет - деревянные мостики и лесенка на одном из участков покрылись слизью. Тропинки непредсказуемы, они чуть затвердели от морозца, а под твердым тонким слоем грязная жижа. Канавы, которые следует перепрыгивать, наполнены гниющими листьями и водой. Да и похуй.
Сосиска принес мне бутылку сангрии. Смакую вкуснейшие шашлыки, приготовленные Левоном, грею ноги у костра. Опустошаю треть бутылки залпом из горла перед стартом и отдаю ее кому-то не глядя. Внутри разливается приятное тепло.
После старта сразу вырвались вперед те, кто до этого уже опробовал циклокроссовый велосипед. Те, у кого передача полегче могут заезжать в гору. Вова Поспелов ловко запрыгивает на велосипед на бегу после препятствий. Несколько участников после первых кругов уже настолько запыхались и промокли, что направились к костру, отказавшись продолжать борьбу. Худенький парнишка в синей куртке не сдается, но к третьему кругу, он уже идет пешком. У меня сбилось дыхание и стало колоть в боку, но я бодро прыгаю по лужам и канавам. В кедах хлюпает. С головы до ног я в грязных брызгах. Но мне весело. Выходит, что мы постоянно соревнуемся с Всеволодом Коваленковым. То он меня обгонит, то я его. Я несколько раз врезаюсь в препятствия, потому что не успеваю затормозить, ведь тормоза забились грязью и травой. На последнем круге у Всеволода отвалилось переднее колесо. А я, дико хохоча, обгоняю его, хватаясь руками за березки, чтобы не упасть.
Я оказался шестым из двенадцати. Победил жилистый триатлонист, не просто победил, а обошел всех на пару кругов. Начался снежок. Парни и девчонки скучились у костра. Кто-то ест кашу из консервной банки. Я беру еще шашлык и выпиваю вина. Юля Юп раздает первый выпуск своего журнала Fields&Roads. А после награждения победителей, я с Ваней Домнаром еду к железнодорожной станции. Нас догоняет победитель гонки и еще несколько ребят. Снег традиционно для позднеосеннего Петербурга переходит в дождь.
Когда прибыли на Витебский вокзал, все разъехались по домам. А я иду в арт-кафе "Африка". Там мои окололитературные товарищи и читатели выпивают. Беру водки и запиваю ее пивом. Переодеваюсь в туалете в другую одежду. Отмываю с лица грязь. Настолько пьяный, что забываю расплатиться. Сажусь на велосипед и еду домой, по мокрому, переливающемуся огнями вывесок городу. На меня внезапно накатывает печаль. Я вспоминаю, что у Лизы осталась моя шапка с помпоном, сумка, три тома комикса "Город грехов", еще что-то. Я подарил ей шарик-кляп на кожаном ремешке. Пусть все это останется у нее на память. Хочу стать лучше, а веду себя как мразь. Пользуюсь людьми, сру им в душу. А потом сам же и терзаюсь больше чем они. Самые счастливые, те, у кого нет совести. А мне стыдно и грустно.
Мы не замечаем, как меняются люди, как меняемся мы сами. Изменения позитивны, если учимся и развиваемся. И негативны, если мы больны и стары. Бабушку потрепала жизнь. Голодное детство. Колхозная юность. Недолгое счастье, пока не погиб дед. Она работала на самых дрянных работах, чтобы воспитать двоих детей. А потом еще и нянчила меня, пока моя мамаша работала. Мы обязаны обеспечить ей безбедные последние деньки. Но мы не замечаем изменений пока они не стали значительны.
Мать уехала на дачу, а я остался приглядывать за бабушкой. Сижу перед компьютером и потихоньку пишу биографическую книгу. С семнадцати лет стараюсь записывать в блокноты все более-менее интересное. В любой момент мои краткие заметки можно расширить. Иногда одно слово в блокноте запускает целый каскад воспоминаний, впечатлений, звуков, запахов. Образы мелькают в голове. Я занят ритуальным приготовлением смысла. Замечаю, как все прочитанные тексты просачиваются в мой собственный. Огромный читательский опыт оказывает разрушительное влияние на творчество, превращая сочиняемое произведение в вычурный особняк полный награбленных безделушек. Реминисценции вырываются на волю, иногда ты ими сознательно управляешь, но чаще они спонтанно рассыпаются по всему тексту.
