Очевидно, что при попытке рассказывать - ты неизбежно становишься лжецом. Ведь любое творчество - это парад заблуждений и полуправд, с помощью которых ты пытаешься изменить других людей. Ты ведь не можешь рассказывать вообще всё. Это было бы скучно. Ты бы не смог пропускать пустоту и рутину. Взявшись за рассказ, ты понимаешь, что он должен быть ограничен и иметь некую структуру. Иначе история превратится в груду бестолковых ветвящихся отступлений. Поэтому намерение творить мне кажется более привлекательным, чем реализация творческого замысла.
Писать о себе, казалось бы, что может быть проще. На самом деле тяжело быть самому себе историей. Включать в себя других людей, явления, высасывать сок самой реальности. Начинаешь жить так, как жил бы какой-то уродливый персонаж. Утрачивается граница между творчеством и обыденностью. Не только фрагменты жизни становятся текстом, а текст превращается в жизнь. Я отдаюсь этому полностью. Это не позволяет мне быть обычным, приемлемым, любимым.
Слышу неприятный звук удара человеческого тела о твердую поверхность. Бегу в другую комнату. Бабушка упала. Она стояла у окна, опираясь на подоконник, хотела отойти к постели, но потеряла равновесие и рухнула на пол. Ударилась головой. Сосуды стариков хрупкие, поэтому от удара у нее открылась затылочная артерия. Она пытается встать, но я переворачиваю ее на живот и велю не двигаться. Кровь ритмично бьет маленькими струйками. Расплескивается по полу. Нахожу чистое полотенце, зажимаю рану и вызываю скорую помощь. Полотенце промокает насквозь очень быстро, кровь течет по редким седым волосам. Заливает ей глаза и лицо. Красная лужа на полу растет.
Скорая помощь прибыла. Женщина-врач, на вид моложе меня, быстро заматывает голову бабушки, чтобы уменьшить кровотечение. Мы сажаем ее, вытираем лицо. Теперь нужно транспортировать в больницу. Усаживаем ее на стул, зову на помощь соседа и выносим ее вместе со стулом к карете скорой помощи. Бабушку укладываем на носилки. Девушка тщетно пытается попасть в вену катетером, чтобы ввести изотонический раствор. Отмечаю, что врачиха довольно симпатичная. Было бы здорово познакомиться с ней при других обстоятельствах. Но я держу узловатые старушечьи пальцы, а она старается вонзить катетер хотя бы в вену между сухожилий пясти. Мои руки по локоть в крови.
Нас доставили в Елизаветинскую больницу. Когда я чуть не погиб, разбившись на велосипеде, меня привозили сюда же. Вдвоем с врачихой перекладываем бабушку на больничные носилки. Девушка уходит в машину, ее ждет еще множество вызовов, умирающие старухи, идиоты с разорванными жопами, поножовщина. Тут прохладно, потертый кафель на стенах, на бетонном полу валяются почерневшие от запекшейся крови бинты. Уже поздний вечер, врачи очевидно вымотанные. Флегматично расспрашивают узбека с пробитой головой, об обстоятельствах получения травмы. А тот норовит уйти, но из-за головокружения не может сделать и двух шагов, падает. Наконец, наша очередь. Я быстро даю информацию, вручаю необходимые для оформления документы. Медбрат катит бабушку к хирургу, промыть рану и зашить рассечение. Я слышу через деревянную дверь крики. Затем мы катимся в кабинет МРТ. Медбрат очень быстро и ловко входит в повороты, вышибает распашные двери. А я держу пакет с физиологическим раствором и еле поспеваю.
Когда выяснилось, что кости черепа не повреждены и мозги на месте, я решаю, что можно вернуться домой. Посадил бабушку в кресло-каталку, чтобы отвезти к выходу. Только попытался вызвать такси, как вижу, что бабушка теряет сознание. У нее заваливается голова, и она писает под себя. Врач подскакивает, сует ей в нос вату с нашатырем. Она реагирует на вонь, но все еще не в себе. Пытается что-то сказать, но только бессвязно мычит и открывает беззубый рот. Глаза замерли, но зрачки реагируют. Очевидно, проблемы появились из-за смены положения тела. Снова кладем ее на каталку и решаем отправить в неврологическое отделение. Закатываем ее в лифт, медбрат жмет на кнопку с цифрой семь. Бабушка привстает, пытается что-то сказать и ее тошнит. Я подставляю плед, чтобы рвота не расплескалась по полу и не попала на меня.
Укладываю ее на кровать. В этой же палате лежат еще пятеро больных. Тетка средних лет листает журнал про звезд эстрады. Рядом существо непонятного пола с вмятиной на черепе. Медсестра приносит мне большой полиэтиленовый пакет, складываю туда грязные вещи. Бросаю в пакет заблеванный плед и окровавленный халат. Снимаю с нее обоссанные трусы. Говорю, что завтра утром вернусь с чистой одеждой. Ухожу. Мне еще отмывать огромную лужу крови.
Бабушка еще несколько дней будет в больнице. А мне хочется сбежать хоть куда-то, пока есть такая возможность. Очень кстати Саша Привальнев организовал небольшую велокроссовую тренировку. Откликнулись еще несколько человек.
Саша поехал на машине, а все остальные договорились встретиться в электричке. Погода неласкова, слегка моросит. Я надел зимнюю непромокаемую куртку. Впервые поставил контактные педали. На железнодорожной станции "Старая деревня" встретил Игната. Он непьющий вегетарианец. Но из той породы коренастых ребят, которые могут двинуть по морде, если их сильно разозлить. А это искупает любые недостатки. Мы сели в проезжающую электричку. И уже в ней находим еще троих искателей приключений. Женю Полякова, учащегося на архитектора крепыша. Вову Заикина - работника типографии с седой бороденкой. И Антона Ларионова, отрока из хора с ангельским личиком и тощими ногами. Вешаем велосипеды на полку, зацепляя седлом. Садимся на оранжевые пластиковые сиденья. Пока едем, обсуждаем курьерские сумки, велосипедные замки, свои стальные CX-драндулеты. У нас у всех стоят тормоза, но одна передача. У меня высоковата, потому что я не нашел фривил побольше. У всех контактные педали, а у Жени обычные платформы. Погода за окном вагона проясняется, выглядывает безынициативное почти зимнее солнце. Играет лучами среди березок.
Вышли в Сестрорецке, закупили провианта и поехали в Солнечное по Приморскому шоссе. Погода опять испортилась, и стало совсем не солнечно. Мелкая морось сыплется из низких облаков. Свернули на Таможенную дорогу, где припарковался Привальнев. Туда же подъехал пацан, который пообещал нас провести дикими тропами в округе Комарово. Покидали лишние вещи в машину, я снял сумку и положил на заднее сиденье. Вскочили на велосипеды. Я всунул бутылку "Боржоми" во флягодержатель. Неуверенно чувствую себя в контактной обуви. Прокатились по опушке леса, между мелких елочек, по невысокой траве припорошенной почти растаявшим снегом. Наш проводник проколол колесо, скорее всего в траве было битое стекло. Они с Привальневым снимают колесо, демонтируют покрышку, ищут прокол, заклеивают.
Поехали по асфальтированной велодорожке, идущей возле приморского шоссе. Я срезаю угол, прокатившись по грязи. Потом резкий поворот. Колеса скользят, велосипед ложится набок, выстегнулась только одна нога из педали. Скольжу по асфальту. В куртке появились дыры, протер джинсы на левом колене, наверняка ободрало шкуру. Поднимаюсь и догоняю ребят. Проводник второй раз проколол то же самое колесо. Мы сворачиваем к морю, чтобы сделать там небольшой привал. Игнат, Вова и Антон идут к воде по грязному дикому пляжу. Волны прибивают к берегу топляки и мусор. Саша и проводник возятся с поломкой. А я сажусь на большой камень и ем шоколадку. Чувствую, как кровь течет у меня в штанине, а ткань прилипает к ноге. Темные тучи сгущаются над водой. Любуюсь неприветливой красотой Финского залива.
Дальше мы едем по расквашенным проселочным дорогам и болотистым перелескам. Под колесами щелкают ветки и шишки, а мшистые кочки чавкают. Я не заметил небольшой трухлявый пень, влетел в него и кувырнулся через руль прямо в лужу. Поднимаюсь и снова догоняю парней. Заехали в сырую просеку, поперек лежат деревья поросшие грибами паразитами, а по краям вода, как минимум по колено. Приходится спешиться и скакать через деревья с велосипедом на плече. К этому времени у меня уже полностью промокли ноги, и чавкает в ботинках. Я начинаю чувствовать боль в ободранном колене. Мне хотелось небольшое испытание, чтобы отвлечься, но теперь я хочу поскорее вернуться домой, в тепло и сухость.
