О, Крест, святой символ смиренный, как мне отрадно пред тобой.
Ты силу, крепость, утешенье даешь душе моей больной.
Перед тобой я забываю все горе жизни, всю печаль.
Весь мир я будто покидаю, гляжу спокойно, твердо в даль.
Окончив труд дневной, я часто к тебе за отдыхом спешу
И у тебя покой и счастье, и силу снова нахожу.
И у подножия святого мне так отрадно и легко.
И мысль летит к Престолу Бога, и на душе светло-светло.
И в это чудное мгновенье желал бы я навек заснуть.
О дай, святое Провиденье, мне у креста свой кончить путь.
Во время войны от моего брата Николая не было известий. Спросили у старца Василия: как молиться? Сказал: «За упокой». После войны узнали, что он погиб на второй день, как она началась. Старший брат Александр был ранен два раза. Писал письма. Потом стали приходить письма, написанные не его рукой. Второй раз он был ранен в руку. Спросили у о. Василия:
— Не третий же раз будет ранен, — ответил старец.
И Александр скоро вернулся домой.
Мама просила у о. Василия благословение читать по покойникам. Старец сказал:
— Об опойцах и удавленниках не читай, а то вместе с ними осудишься.
Это все было, все было, все было. Перед Вознесением читала дома всенощную и уснула. Чувствую, что кто-то есть в комнате. Спрашиваю: кто здесь? Никто не отвечает. Я оглянуться боюсь, а сама говорю: чего мне бояться, ведь ты, о. Василий, со мной. Утром встала — двери все открыты, но все на месте, ничего не взято.
К о. Василию часто приезжали из Ташкента. Он говорил: «У меня там две тысячи человек, за которых молюсь». Один раз приехали, привезли в подарок пуховые носочки. Говорят: «Вон у тебя как!» А старец: «Бог меня наряжает». Они спросили: «Когда теперь нам приезжать?» — «На Петров день». Приехали, а он в переднем углу лежит…
— Восемь часов, о. Василий, пора вставать! — сказала Луша. Открыли его, а от него пламя идет, весь горит. Спросили: — Ты знал, что заболеешь? — Знал.
Позвал Лушу: «Запиши мою молитву». И продиктовал ей молитву. Температура отошла. Он заплакал:
— Маме година, помянуть надо… Надо бы барашка купить.
— Да найдем, чем помянуть. Петров пост.
— Да не справитесь.
Мы тогда не поняли, к чему он говорил. А хоронили его и поминали на праздник, на Петров день. О. Василий умер в 1950 году 9 июля, в день Тихвинской иконы Божией Матери. Был сенокос. Перед смертью он несколько раз просил то посадить его в кресло, то опять положить. Умер старец, сидя в кресле, положив голову Капе на плечо. Луша в это время занималась по хозяйству. Капа не хотела, чтобы она узнала, что о. Василий умер у нее на плече. Капа сказала: «Но старшим об этом лучше не знать». Мы плакали, не знали, что делать. Анастасия говорит: «Надо, чтобы покойничек сначала полежал два часа, нельзя трогать».
О. Виталий из Карсуна отпевать отказался, ему запретили. А он знал старца и иногда бывал у него. Как-то старец Василий сказал: «Отец Виталий здесь, а ко мне не зашел». Потом мы узнали, что батюшка был в Копышовке по каким-то своим делам и прошел мимо. Отпевал о. Василия священник из Теньковки, в полночь. Все побоялись, а он не побоялся. Когда хоронили, Федор Лаврович нес впереди крест, он и могилу вырыл, и бревнышки положил, чтоб удобнее было. У каждого дома стояла скамеечка, каждый хотел, чтобы о. Василий у них побыл…
Прошло 30 лет, как умер о. Василий, а Луша только сказала: «Тридцать лет прошло, а мы живем, как при нем». (Я и сейчас живу, как при нем). Луша, когда готовилась отойти, позвала меня и говорит: «Теперь ты возьмешь молитву о. Василия», — и стала диктовать. Я записала.
Молитва многострадального Василия
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Иисусе Сладчайший, молю Тя.
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
Весь мир избави от вечныя погибели.
Ты кровию Своею искупил ecu души наша, Боже Превечный.
Яви нам милосердие Твое, прости грехи наша ради Пречистыя Крове Твоея и Честнейшия Матере Твоея.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков.
Аминь.
Многострадальне отче Василие, моли Бога о нас.
Потом Луша позвала Капу:
— Я умру, ты пенсию будешь себе хлопотать?
— Нет, — ответила Капа.
— То-то…
Перед самой смертью Луша спросила:
— Кто с вами?
— Я и Капа, — ответила я.
— Я умру, умру… Я попросила:
— Прости меня ради Христа.
— Ради Христа — прощу… — И добавила. — Живите, как жили. Отсюда не уходите…
Умерла Луша перед Рождеством, в сочельник. Я раньше обмывала — клала на раскладушку. А ее посадила на стул и спереди обмыла ей голову и грудь, потом прижала ее к себе, а Капа обмыла ей спину.
Я, грешный человек, только слушала и смотрела, и все. А что про меня сказать — я не знаю. Все ушли, а я осталась одна, и что мне просить — не знаю. Отошла у меня память.
С 1942-го года я каждую неделю, в пятницу, приезжала к о. Василию в Копышовку, а после его кончины — к Луше с Капой. В 90-м году, после смерти Луши, Капа осталась одна, и к ней поехала жить наша сестра Антонина. Через год Тоня умерла, через три месяца скончалась и Капитолина.
В нашу маленькую комнату в городе, где мы тогда жили с Тоней, пришел Кошман[6] с каким-то человеком.
— Вот она, — показал он на Тоню, — ходит к старцу на могилу и за собой ведет еще сто человек, и говорит: «Берите землю с могилы, прикладывайте к ранам и они исцелеют».
А Тоня говорит мне:
— Вот, Рахиль, а мы и не знали, что можно землей исцелять, теперь будем знать.
Тонюшка тогда работала уборщицей в Неопалимовском храме, а я была тряпка и веник. Вышла один раз из дома, а соседка говорит:
«Тебя не только собаками надо травить, но волками».
В то время церковь в Теньковке закрыли, за неуплату налога. Оттуда — сразу к нам. Машины, милиция — во главе с Кошманом. С ними бьш диакон, сын о. Александра, теньковского священника. Ему приказывали снимать иконы, но он отказался. Местный председатель стоял у входа, и, когда стали снимать иконы, сказал: «Перед оставьте, как у всех». Оставили. Тридцать шесть икон взяли. В переднем углу осталась икона, которую когда-то сам старец Василий купил. Но Вертеп взяли. Он стоял на столике, сделанном Федором Лавровичем. Вертеп был из картона и бумаги, расписан красками, его можно было сложить. С одной стороны, у входа — пастухи, с другой — волхвы, сверху — березы. В центре, в глубине — ясельки со Сладчайшим Младенцем. Все иконы и Вертеп сожгли в топке Языковской фабрики. Говорят, некоторые иконы как-то спасли.
От автора: Сохранился пожелтевший от времени листок бумаги с пометкой перед «Введением», на котором Луша собственноручно записала, какие иконы были взяты в тот день: иконы взяты 25 ноября 1960 года, в пятницу.
Иконы, указанные в списке: отца Серафима, Гавриила, Иоанна Крестителя (Глава), Божией Матери «Млекопитательница», Успения (маленькая), Вседержителя, Троеручица, м. Капитолины, Иоакима и Анны, м. Екатерины, Вербное, Георгия Победоносца, Тайная Вечеря, Неопалимая Купина, Рождество Богородицы, иконочка с Крестом, Крест деревянный, Василия Великого, м. Гликерии, «Необоримая Стена» (из четырех карт.), икона из девяти картин, Спасителя в терновом венце, Распятие, Успение (большая, из бус), «Достойно есть…» (маленькая), Пантелеймона (маленькая), Рождество (с футляром).
