Ему игрушка новая нужна была, на месяц-другой, а потом молодая жена в тягость стала. Плакала я часто, Государь слезами моими раздражался и сказывал: "Реветь будешь - брошу псам или постригу в монастырь!". Через полгода после свадьбы забыл меня царь Иван совсем и в опочивальню мою редко наведывался.
Лишь после того, как родила я царевича Дмитрия, пришел ко мне муж младенца на руках подержать. На меня уж и не глядел - при живой жене затеял сватовство очередное. Отправил посольство к английской королеве просить руки её племянницы. Передавали мне после, что на возможные возражения Елизаветы велел послу сказывать, что, мол, Мария Нагая не царица, и будет пострижена в монастырь...
После смерти Ивана Грозного не удержалась в Кремле ни я, вдовая царица, ни сыночек наш малолетний, Дмитрий. Опасались нас бояре, зная, что последний сын почившего Государя мог стать наследником бездетного царевича Федора, и услали в Углич, влачить дни в забвении вместе со всем семейством Нагих.
Надеялась я, что после смерти Федора вспомнят о Дмитрии и вернут царевича в Кремль. Рассчитывала на благоразумие боярское, да верно, мало меня жизнь учила! При живом царе страдала, а уж при мертвом тем паче никто не пожалел. Четырнадцать лет уж минуло, а я помню всё, будто вчера случилось.
Сыночек мой на земле лежит окровавленный, личико бледное, глаза в небо синее глядят, да только не видят ничего! А рядом боярские слуги стоят, убийцы, будьте вы прокляты! Ребенка девятилетнего не пожалели, антихристы, так за власть свою боялись! Не уследила я за своей надеждой, за сыночком своим единственным! За какие грехи наказал ты меня, Господи?
После смерти Федора Ивановича пресекся царский род. Место Государя на престоле занял боярин Борис Годунов, но не было в нём ни крови, ни духа царского. По всей Руси-матушке разнесся слух, что жив царевич Дмитрий, спасся в Литве и теперь в Польше готовит войско, чтобы с боем вернуть отеческий престол. Плакала я горько, да разве слезами сына вернёшь?
До смерти буду помнить, как привезли меня к царю Борису на допрос. Хотели добиться правды, что же произошло с царевичем Дмитрием. Не подменила ли сына чужим отроком, который за него смерть принял? Не отправляла ли его с родственниками своими в Литву или в Польшу? А правда одна была - царёвы люди и убили моего сына, законного наследника Государя! Только зачем же это убийцам сказывать, если и так им про всё известно?
Молчала я, бывшая Государыня, а ныне инокиня Марфа. Уж как новая царица, стерва Мария Григорьевна, не оскорбляла меня, даже свечу зажженную в глаза кинула, но ни слова от меня не услышала. Пусть помучается худородный боярский царь в неведении, опасаясь возвращения законного наследника!
Вроде никогда треклятый Бориска Годунов на здоровье не жаловался, и от греховных излишеств себя берег, но не дал ему Господь долгого царствования, прибрал к себе этой весной, и поделом ему! Господь всё видит - сын с женой ненадолго его пережили, вскоре после смерти казнил московский люд и Федора, и Марию Годунову.
Вот после казни этой и пожаловало в монастырь посольство от Лжедмитрия, русский князь да поляки. Призвала меня матушка настоятельница с ними разговор вести. Уселись мы в тесной келье игуменьи Анны, и поляки сразу с угроз разговор начали.
- Пан Анджей говорит, что если ясновельможная пани Мария не признает в царевиче Дмитрии своего сына, то может не рассчитывать не только на долгую жизнь, но и на легкую смерть! - толмач из свиты князя перевел мне слова надменного польского шляхтича.
Так вот оно как, на смерти сына моего решили своё благополучие построить! Не ведомо им, что сами себя в ловушку загоняют, обратного пути уже не будет.
- Мы считаем, что пани Мария имеет все основания вернуться в Кремль в качестве царицы-матери, и уверены, что она, несомненно, вспомнит своего сына, которого в младенчестве спасли от мести Годунова и увезли за границу. Думаем, ясновельможная пани скорее захочет взойти на вершину власти, чем на плаху!
Не стерпела я, ответила резко:
- Вы бы, любезные, решили сначала, с кем разговариваете! Если с государыней, то извольте стоять передо мной, как по чину положено! А если с инокиней Марфой, то посулами вашими меня не соблазнить и угрозами не запугать! Я в монастыре уже пятнадцатый год, и власть признаю лишь одну - Господа нашего!
- Не гневайся, матушка! Коли надо тебе подумать над ответом, то подумай, а мы обождём, - князь с опаской оглянулся на поляков.
- Не о чём мне думать, будь по-вашему. Только не знаю, смогу ли прилюдно солгать!
╛- Ты, государыня, не тревожься этим! С царевичем встретитесь в селе Тайнинском, там народу поменьше, чем в Москве. Ведь он венчаться на царство отказывается, прежде, говорит, мне с матушкой встретиться надо! - князь смотрел мне в глаза поверх плеча поляка.
- Не выйду я к нему! В карете везите, пускай царевич ко мне подходит и далее в Москву сопровождает. Кому ещё я признаться должна?
- Думе боярской, матушка! А дьяки грамоту напишут про то и зачитают народу, и более ты никому ничем не обязана!
На том разговор и закончили. Вернувшись к себе, стала я на молитву всенощную. Не вернуть сыночка моего, так пусть всё на прах изойдёт. Пожалеют бояре, что игру опасную, кровавую затеяли. Отольются им мои слёзы!
Знать бы, за какие грехи Господь меня наказал, за что жизнью такой наградил рабу свою...
Герберт фон Шлиссен. Каса до Сол, Агонда Бич, Гоа, Индия, январь 1979 года
"И всё же мне не непонятно, за какие грехи русской царице Марии досталась такая тяжёлая судьба..."
Вентилятор с прозрачными лопастями лениво крутился под потолком, разбрасывая по стенам спальни солнечные зайчики. Я проснулся отдохнувшим, несмотря на то, что читал до глубокой ночи про последнюю жену Ивана Грозного, царицу Марию Нагую. Да, ей не позавидуешь. Что же заставило бывшую царицу признать своим единородным сыном Дмитрием, ставленника ненавистных поляков Гришку Отрепьева, которого окрестила история Лжедмитрием I, сыном, почти пятнадцать лет назад умершим у нее на руках? Страх перед скорой и мученической смертью? Не думаю. При этом она, столько лет прожившая в монастыре, прекрасно понимала, что лжесвидетельство - тяжкий грех, но, тем не менее, сознательно пошла на него.
Я уверен, что главным мотивом её поступка стала месть. Мария платила за свою поруганную жизнь, за несчастную женитьбу, за убийство сына и долгие годы иноческого уединения. Она не смогла утешиться и простить. Признав самозванца Лжедмитрия I своим сыном, решила вернуть должок ненавистным Годуновым и Шуйским, которые так люто страшились польской интервенции. При этом вернуться в Москву, побыть еще некоторое время царицей-матерью в Кремле - это был для нее приятный дополнительный резон. Что же, она отомстила своим обидчикам, как смогла.
Чувствуя ноющую боль в спине, я осторожно поднялся с кровати и, тихо ступая, вышел на балкон. Внизу, в садике, Мария срезала с кустов желто-кремовые розы, складывая их в плетеную корзинку, видимо, чтобы украсить свежим букетом наш обеденный стол. Улыбаясь, я наблюдал за тем, как она, что-то тихо напевая, выбирает очередной цветок. Её облик поразительно напоминал героиню картины английского художника Джона Уотерхауса "Душа розы".
Еще недавно я испытывал к Марии лишь чувство глубокой благодарности, но видя ее бескорыстие и жертвенность, ощущая преданную заботу, убедился, что она относиться ко мне вовсе не как к другу. Всё чаще я ловил на себе её влюблённый взгляд, и понимал, что в моём сердце зарождается ответное чувство...
За завтраком я рассказал Марии то, что узнал из книг о русском царе и его окружении. Видимо, я слишком увлёкся, так как она взяла меня за руку и с тревогой посмотрела мне в глаза.
- Дорогой, ты слишком много читаешь! Твой мозг пребывает в постоянном напряжении. Ты как будто стремишься услать свою душу из тела на поиски новых видений. Я опасаюсь, что дьявол специально прельщает тебя картинами, тешущими гордыню, чтобы привлечь твою душу на свою сторону.
