- Возможно, ты права. Я просто хочу сказать, что царь Иван отнюдь не был таким чудовищем, как его принято считать! И то, что он к концу жизни был одержим припадками гнева - это тоже можно объяснить! Насильственная смерть родителей, предательские убийства его жен и детей, вероломство ближних бояр - фактически Государь всю свою жизнь провёл одиноким человеком, однако невзгоды не сломили его. Он был личностью, заслуживающей уважения потомков! Ты не представляешь, какие жестокости творились в то время. Вельможи и после смерти царя вели себя, как пауки в банке, устраняя не только своих конкурентов, но и их наследников!
- Герберт, в православии есть очень интересная мысль. Если мы попадем в рай, то удивимся трем вещам: мы не увидим в раю тех, кто там должен бы быть по нашим человеческим понятиям; мы увидим тех, кого вроде бы там быть не должно; и, наконец, мы удивимся, что сами там оказались. Хорош или плох был русский царь, для меня не важно. Но ты так увлекся Иваном Грозным, что скоро потребуешь обращаться к тебе не иначе, как "Ваше царское величество", и мы все при твоём появлении должны будем падать ниц и лобызать края твоих одежд!
Тебя как будто радует сама мысль о том, что якобы в прошлой жизни ты был столь известной исторической личностью, Грозным царем Московии. Поверь мне, не стоит становиться Иваном IV, ведь я люблю тебя за то, что ты Герберт фон Шлиссен, добрый, умный, талантливый и мужественный человек! Я понимаю, ты возмущен несправедливостями, происходившими 400 лет назад, но разве с тех пор их стало меньше? Люди, отрицая существование Бога, ведут себя так, будто бы для них не существует никаких норм и правил человеческой морали. Всегда были и всегда будут те, кто хранит Господа в своём сердце, равно как и те, кто изгнал его оттуда! И главное, уверяю тебя - не существует никаких прошлых жизней, есть только одна - здесь и сейчас!
Я засмотрелся на разгоряченную спором Марию - такой прекрасной я еще её не видел! Раскрасневшись, она возбужденно и в то же время плавно жестикулировала изящными руками. Учащенное дыхание вздымало её полную волнующую грудь, устремляя мой взволнованный взгляд в глубокий вырез блузки. Она смотрела на меня, сидящего в инвалидном кресле, взглядом, который я не берусь описать. Казалось, её широко открытые глаза излучали целую гамму чувств - страсть, заботу, желание любить, надежду, что я отвечу ей взаимностью.
Передо мной была женщина, которая буквально светилась нежностью. Я был уверен, что Мария способна одарить меня любовью, о которой поэты древности слагали оды, что она отдаст себя всю, без остатка!
Прикрыв на мгновение глаза, я понял, как сильно меня возбуждает даже её голос. Неистовство, с которым она пыталась убедить меня в своей правоте, почему-то воспринималось мной как неутолённое желание близости. Сама того не желая, Мария окутала меня чарами любви, сопротивляться которым я был не в силах.
Я понял, что не смогу продолжать наш разговор. Мои мысли приняли совершенно другое направление - я представил, как впиваюсь в её полные чувственные губы долгим поцелуем, как обнимаю её и расстёгиваю маленькие перламутровые пуговки выреза белой блузки. Не в состоянии более сдерживаться, я притянул к себе Марию и страстно поцеловал её.
- Герберт, ты абсолютно меня не слушаешь, хотя сам начал этот разговор! К тому же ты выглядишь усталым! - сказала она, шутливо отстраняясь от меня.
- Предлагаю продолжить разговор в спальне! Там я смогу лечь и дать отдых спине, о которой ты так переживаешь! Пойдём, ты же знаешь, больному нельзя перечить!
Поднявшись наверх, я пропустил Марию вперед и прямо с порога принялся расстёгивать пуговки. Она выскользнула из объятий, оставив блузку в моих руках.
- Герберт, помни про позвоночник! - Мария стояла у кровати, стыдливо прикрывая ладонями обнажённую грудь, и в её глазах плясали сумасшедшие огоньки.
Скинув с себя халат, я подошел к ней и стал неистово покрывать поцелуями её лицо, шею, грудь. Мария опустила руки и сбросила юбку на пол.
Я прижался к ней всем телом, чувствуя, как в мою грудь упираются её затвердевшие соски, обхватил ладонями ягодицы и впился поцелуем в её губы. Мария застонала, и я ощутил, как её тело охватила дрожь. Никогда прежде я не чувствовал такого сильного желания близости!
Сев на кровать, я потянул её на себя и осторожно откинулся на спину. Мария оказалась сверху, и её распущенные волосы водопадом хлынули мне на лицо. "Герберт, любимый, не двигайся, тебе пока нельзя!", - прошептав это, Мария встала надо мной на колени и принялась покрывать поцелуями мою грудь, спускаясь всё ниже. Я раскинул руки, и, стараясь не прислушиваться к болезненным ощущениям в позвоночнике, отдался её ласкам...
Часа через два, изможденные и счастливые, мы лежали, обнявшись, под лениво вращающимися лопастями вентилятора. Мне не хотелось ни разговаривать, ни думать о чем-либо, кроме того, что только что произошло. Я осторожно провёл пальцем вдоль ложбинки на её спине и поцеловал любимую в плечо, округлое, теплое и такое родное.
Утром Мария улетала в Мюнхен, чтобы принять участие в заседании правления "Шлиссен АГ" - я ввел её в состав совета директоров концерна и дал нотариальную доверенность на право представлять меня на совете, так как сам пока что был не в состоянии полноценно управлять компанией. Мне очень не хотелось её отпускать - казалось, что после катастрофы я никогда уже не избавлюсь от страха перед авиаперелетами. Однако никакого иного выхода не было - дела не могут ждать моего выздоровления.
Фелисити Лопес. Ницца, Лазурный берег, Франция, август 1977 года
Я не видела никакого выхода - тонны прочитанных в детстве книжек абсолютно не помогли мне в реальной жизни! Я чувствовала, что окончательно запуталась в своих отношениях с Ребеккой. В Санта Розе я начала понимать, что возможно смогу прожить без этой любви, с самого начала казавшейся мне какой-то неправильной.
В 15 лет я была благодарна моей Ребекке, за то, что избавила меня от унылого одиночества. Я искренне верила в ее любовь ко мне, как к родной сестре. И я тоже любила ее. Мне казалось, что мы вправе выражать свои чувства так, как нам хочется. Я отвечала ей с такой же искренней пылкостью, но говоря откровенно, время от времени задумывалась о своем будущем.
Ребекка спрашивала меня, как же мне удалось вырваться из-под опеки матери и вернуться в Буэнос-Айрес. Я лишь загадочно улыбалась, не желая её разочаровывать. Причина была банальной - у нас просто кончились деньги. Мама наконец поняла, что не сможет мне дать ни образования, ни средств к нормальному существованию. Надежда на то, что я удачно выйду замуж, была слишком призрачной. А в столице у меня появлялся шанс на красивую и интересную жизнь. А я очень тосковала по моей подруге, представляя, как мы снова будем счастливы вместе.
Вот так я к ней и вернулась, и наша страсть разгорелась с новой силой. Прошло несколько лет напряженного труда, съёмок, репетиций, записей и концертов. Новая, насыщенная событиями жизнь закрутила меня водоворотом неведомых до сих пор страстей. Меня узнавал весь Буэнос-Айрес, мне не давали прохода на улицах, просили автографы, признавались в любви. Я чувствовала себя королевой, с удовольствием плавая в атмосфере восторгов и всеобщего поклонения. Я, как губка, впитывала в себя эмоции и впечатления. Мне хотелось общения с новыми людьми, их внимания и поклонения, хотелось ярких достижений и сверкающих высот. И я была счастлива и всем довольна. Всем, кроме вечного занудливого ворчания моей подруги. Я видела, что Ребекка завидует моим успехам и ревнует меня буквально ко всему: к моему окружению, к режиссерам, сценаристам, партнерам по съемочной площадке - и ничего не могла с собой поделать. И участие ее отца, дона Сезарио стало постоянным поводом для ее упреков.
Я даже обрадовалась, когда Ребекка предложила сделать перерыв в работе и устроить себе каникулы. Мы запланировали посетить Париж, Каир, Афины, Рим, Венецию и закончить путешествие в Монте-Карло. Помнится, она пошутила, что мы, наконец, отправляемся в свадебное путешествие, только наш медовый месяц превратится в целых три! Правда, Ребекка не подумала о том, что за последние годы я отвыкла находиться в её обществе целых 24 часа в сутки.
