Затем, уже сами, без музейного сопровождения, вышли на поле, туда, где находилась позиция панфиловцев. У Олега загорелись глаза, он предложил взять лопатку и покопаться на этом поле. Найти остатки какого-нибудь оружия или еще что-то военное. Я покачал головой. Вот уж чего мне действительно не хотелось, так производить на этом поле хоть какие раскопки. Олег остался очень недоволен, он продолжал зудеть, надеясь меня уговорить. Пришлось ответить, что я убежден - здесь давно уже всё перекопано.

Олег умолк, может быть, его убедил сам вид позиций, до которых мы, наконец, дошли. Черные от земли, свежевыкопанные окопы, короткие ходы сообщения, несколько врытых в землю укрытий, полу блиндажей, полуземлянок. Недавно вынутая и отсыпанная земля, еще не успевшие потускнеть чистенькие доски. Приблизительная реставрация, причем даже без попыток придать объекту старинный музейный вид.

Мы рассыпались во все стороны, ходили вдоль окопов, спрыгивали в них, выбирались, заглядывали в полуземлянки. На пороге одной из них меня остановил Чинарик:

-- Не ходи, там уже есть два панфиловца.

Я всё-таки заглянул. В полумраке, под дощатой крышей, на корточках сидели Стулов и Степаница. Они не спеша дымили сигаретами, и сделали мне рукой знак, дескать - ступай. Настроение стало кислым, как будто вместо музея нечаянно заглянул в сортир. Я, конечно, сразу вылез на воздух.

Через несколько минут объявили сбор. Тут же на краю поля перекусили консервами и хлебом и двинулись проселками на то самое Сепыгино-Сипягино.

После небольшого перехода и первой остановки на отдых Олег сказал, что надо побыстрее уходить вперед.

--А! Вы хотите, как в прошлом году мы с Розиком? - посмеялся Костя. Он в этот день шел с нами. Идти впереди всех было выгодно, на остановках дольше отдыхаешь, поджидая отставших.

--Ну, кого мы возьмем к себе в палатку? - спросил Олег. Костя с удовольствием захихикал.

--И вы о том же?! Лешка с Виноградом всю дорогу решали, кого они возьмут в свою палатку, а кого нет. И эти Кабаны тоже.

Мы догадались, что под Кабанами Костя подразумевает троицу из "А". Не знаю, как насчет Кабанов, но свиньями они себя показали в первую же ночевку...

Ближе к вечеру мы стали у речки, к которой круто сбегали изрезанные берега. На той стороне, совсем недалеко от воды разместились коровники. Целая ферма и под самым носом. Нельзя сказать, что очень приятное соседство. Но делать нечего. Я скинул с плеч палатку, мы втроем стали ее раскатывать.

--Давайте развернем ее, не так вонять будет, - предложил Костя. Мы согласились, хотя, сказать по правде, особенно-то и не воняло. В результате наша палатка встала в положение машины, съезжающей к реке по склону, причем вход в нее располагался как бы "сзади", то есть в задранной вверх части. Палатка, кстати была из новых, с резиновым дном, молнией и пологом, как и две другие. Школа оснастилась, памирок больше не было.

Кажется, жильцов по палаткам никто не распределял, всё получилось само собой. Девчачья, отдельно. В другую заселился практически один наш "Б", основное ядро с прошлого похода, а к ним перебрались и два Вовунчика и добавились Шитнёв и Леонов. Мы с Олегом, по сути, оказались отщепенцами и попали туда, где собрались "все остальные", то есть в третью палатку. Собственно, как это не смешно, главное, оказалось, зависело всего-навсего от двух Вовунчиков. Захоти они объединиться с нами и Костей, естественным образом к нам бы добавились Тодоришин с Виноградовым, сравнительно спокойные ребята, а разухабистая троица ушла бы в другую палатку. Таким путём лагерь сразу бы разделился на тихих и буйных. Но произошло то, что произошло.

Когда стало ясно, кому с кем обитать, Борька Стулов решил представить себя и своих друзей более основательно.

-- Вот Володька, кличка у него Шеф. Он, - кивок в сторону Сереги Королькова, - Доктор, ну а я - Алкаш. Ты, я знаю, у нас - Гоша, а тех будем звать Жираф и Фенька.

Последнее относилось к высоченному Виноградову и Тодоришину. Они сидели вдалеке, возле костра, и в разговоре у палатки не участвовали. С какой стати и почему прилепили кличку Тодоришину - не знаю, тем более что в употребление она так и не вошла. Виноградова тоже Жирафом в походе никто не называл. Ну, а меня Гошей незадолго до этого объявил еще в классе Серега Гудков, он же Заинька. Точнее, Заинька утверждал, что так меня за глаза давным-давно называют во дворе его пятиэтажного дома.

-- Надо и вас как-то назвать, - Стулов поглядел на Олега и Костю. Те спокойно молчали, и было видно, что ни за какими кличками они не гонятся.

-- А почему - Врач? - намеренно, легкой провокацией, решил я увести разговор в сторону. Я угадал, Корольков сразу обиделся.

--Не Врач, а Доктор! - перебил он даже как-то надменно. - Доктор Геббельс.

--А может и правда - Врач? - подначил вдруг его Вовка Степаница. И они принялись демонстративно, но слегка тыкать друг в друга кулаками.

Знакомство жильцов палатки состоялось.

После ужина наши "ашники" сразу взялись за гитары. Как мне сейчас припоминается, они все трое могли мало-мальски петь, аккомпанируя себе на струнах, только песни, разученные каждым из них, были разные. Один умел исполнять одно, другой - другое. Собственно, этот свой репертуар они и начали демонстрировать в первый же вечер. С небольшим разбавлением он примерно таким и оставался до самого конца похода.

Пение происходило в палатке, песни были откровенно дворовые. Если попадались матерные слова, они их произносили отчётливо, совершенно не приглушая голос. Нет сомнения, что снаружи, хоть и невнятно, но всё было слышно. Тем не менее, никаких санкций не последовало, хотя днём, в присутствии руководительниц матерится не позволял себе никто. Особенно матерной оказалась песенка с припевом "Анаша". Собственно говоря, это был набор совершенно не связанных между собой куплетов, но обязательно с матерком. Мы слушали внимательно, "кабаны" понимающе переглядывались. После той самой Анаши Костя спросил, нельзя ли продиктовать слова.

-- А зачем слова, - ответил Корольков. - Тут пой любые частушки и ладно.

Но вот пение надоело. Все, несмотря на сумерки выбрались к костру. Обычно в походе костер разводили именно для ужина, то есть вырывали ямки, откладывали в сторону дерн, огонь и угли ограничивались ямкой, а утром этим дерном кострище снова закладывалось.

Сейчас на ямки не было никакого намёка. Может быть их сначала и вырыли, но как только сняли вёдра, кто-то навалил на костры большие коряги, целые стволы, так, что два кострища соединились в одно. Теперь почти всё прогорело, огонь сдвинулся к середке, а вокруг сплошным слоем лежала зола. Степаница, он же Шеф, сразу разулся и пошел босиком по золе, имитируя гримасами страшные муки.

Начал накрапывать дождь, решили вернуться в палатку, но забрались в неё все кроме "ашной" троицы. Те просто подкинули в костёр побольше дров и остались. Виноградов сказал Тодоришину:

--Ну что, пока мы сыграем, - и на тихое возражение добавил, - Ничего, кто сейчас подойдёт, дождь ведь.

Они взяли по гитаре, заиграли и запели вполголоса. Песня тоже была не из концертных, что-то про солдатские лагеря, которые приглашали женщин обязательно их посетить, сулили за это хороший заработок, а в противном случае - полную утрату привлекательности. Короче, тоже под дворовую, но, сложнее, наверное, какого-нибудь самодеятельного автора. Хотя, вообще, всё это музицирование уже надоело, давно пора было спать.

Но в палатке у нас царил хаос. Просто лежали наспех брошенные рюкзаки. Никто и не помышлял, как это обычно делается, сложить все рюкзаки в ряд к изголовью и застелить на ночь одеяла. Еще не кончилось пение двух дружков, а Олег и Костя выудили из рюкзаков свои одеяла и приткнулись спать, кому где придётся. Я тоже улегся, но не засыпал. Так бывало всегда, обычно в палатке я погружался в сон из последних. А на этот раз меня еще и что-то томило.