- Давай встанем как лошади, - предложил я.

- Как это? - спросила Нонна тихо.

- Я положу голову на твоё плечо, а ты положишь свою на моё плечо.

- Женя, но я же не достану до твоего плеча, ты такой большой.

- Я попробую немножечко присесть, и тогда ты достанешь.

- Ну что ж, давай попробуем. Это так смешно!

Я присел, положил ей голову на плечо, она положила свою на моё, и мы обнялись, заключив друг друга в кольца рук. Мы стояли так долго и мол-чали, а снег всё валил и валил. Иногда мы фыркали: Фр-р! Фр-р-ру! И это было действительно очень смешно. С того места, где мы стояли, был виден заштрихованный снегопадом конус света, спускающегося от фонаря на стол-бе. Фонарь чуть покачивался от малейшего дуновения воздуха, и тогда на за-снеженной земле металось овальное пятно жёлтого света, ломаясь на переги-бах рельефа. Я следил за этим пятном, голова моя была пуста, а сердце моё было наполнено необыкновенной нежностью.

Вдруг ожил невидимый репродуктор на другом столбе. Сначала он засипел, как воздух, выходящий из открытого крана, когда в водопроводном стояке перекрывается вода, а потом полились фортепьянные звуки "Лунной сонаты" Бетховена. Мы стояли и слушали эту волшебную музыку и молчали.

Я устал стоять в полуприседе, выпрямился и повернулся лицом к Нон-не, она положила голову ко мне на грудь, я обнял её, и мы снова замерли, очарованные необыкновенным сочетанием шелестящей снегопадом тишины и волшебными звуками сонаты. Время от времени я стряхивал рукавичкой снег, нападавший на шапочку Нонны и на её плечи, а тающие на её лице сне-жные хлопья слизывал языком и поцелуями. Мне хотелось сказать: "Я люб-лю тебя", но почему-то эти слова застревали в моём горле и никак не хотели оттуда вылезать.

И вдруг Нонна заплакала. Я не видел её слёз, было темно, но почувст-вовал, когда слизывал тающие хлопья снега с её лица, что они приобрели со-лёный вкус. Я крепче обнял её и стал торопливо шептать:

- Что случилось, Нонна-кха? Почему ты плачешь, девочка моя, дочень-ка моя, любовь моя? Ты разрываешь мне сердце, я сейчас тоже заплачу. Пе-рестань, всё будет хорошо. - Я гладил её по спине, по плечам и всё повторял: - Всё будет хорошо. Скажи мне, отчего ты плачешь?

- Послезавтра мы должны уезжать, - прошептала она в ответ, - и всё кончится. - Беззвучный до этого признания плач её перешёл в жалкое всхли-пывание, тело её вздрагивало.

- Ну вот ещё, глупышка! - постарался я её успокоить словами, в кото-рые сам не верил. - Всё только начинается.

- Правда? - спросила она.

- Конечно, правда, ведь я... - хотел сказать, я тебя люблю, но не ре-шился, потому что понимал, что такие слова налагают на честного человека большую ответственность, поэтому сказал эти слова по-грузински: "Мэ шен миквархар". - Это было похоже на игру, в которой я ответственности не нёс.

Она засмеялась, видно, я произнёс эту фразу с непонятными ошибками, и сильнее прижалась ко мне.

- Ты сказала, мы уезжаем. А кто это мы?

- Ну как кто? Гуга, его грузинские друзья, я, Шура и Мура, некоторые армянские ребята, у которых заканчиваются зимние каникулы.

- Вот как. А наша московская четвёрка уезжает через день после ваше-го отъезда. Мы поедем через Тбилиси, откуда полетим в Москву. В Тбилиси мы обязательно встретимся, и я надеюсь, что ты покажешь нам свой замеча-тельный город. Ты же его хорошо знаешь, не так ли?

- Конечно, конечно, я вам всё покажу. Значит, ещё есть время?

- Конечно! У нас ещё будет много времени.

Это было сказано неосторожно, но меня переполняли чувства нежности и уверенность в том, что мы с Нонной теперь неразлучны, нас связывает нечто такое, что нельзя разорвать. Закончилась соната, репродуктор хрюкнул и смолк. Так закончился этот день большого снегопада.

XXXIV

А на следующее утро выглянуло солнце, небо очистилось, странные эти волшебные горы. Нонна пришла ко мне после завтрака, когда все обита-тели чердака ушли на склон топтать снег. Нонна принесла с собой вязанье, села рядом и принялась вязать повязку на голову для меня. О вчерашнем на-шем стоянии в пихтовом лесу при звуках "Лунной сонаты" мы не говорили.

Нонна попросила почитать ей стихи Марины Цветаевой. Я взял книж-ку, которая лежала на тумбочке, и стал её листать. Память у меня скверная, всё, что я заучивал наизусть, тут же забывал. Читать стихи я не умею, поэто-му, скорее бубнил, как пономарь, без чувств, без толку, без расстановки, а не читал с выражением, как требуют того стихи. Особенно такие.

- Я много слышала о Марине Цветаевой, но никогда не слышала её стихов, - сказала Нонна. - Ты почитай, что тебе нравится, пока я буду вязать, а потом, если ты согласен, мы пойдём гулять. Идёт?

- Идёт, - ответил я и стал читать.

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоан Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

- Как хорошо! - тихо сказала Нонна.

Я читал ещё. На странице оглавления в моей книжке были проставлены карандашом галочки против стихов, которые мне нравились. Я находил эти галочки, потом открывал книгу на нужной странице и читал.

Моим стихам, написанным так рано

Что и не знала я, что я - поэт...

Потом:

Вчера ещё в глаза глядел,

А нынче - всё косится в сторону!

Вчера ещё до птиц сидел, -

Все жаворонки нынче - вороны!

Потом:

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Потом:

Мне нравится, что вы больны не мной.

Мне нравится, что я больна не вами.

И никогда тяжёлый шар земной

Не уплывёт под нашими ногами.

Читал я много, пока мне не надоело.

- Знаешь что? - сказал я Нонне, - давай на этом сделаем перерыв, а то я устал. Её стихи напоминают мне перенасыщенный раствор соли. Может быть, нам стоит пойти погулять, подышать свежим воздухом, а то моя голова раскалывается на мелкие части от этого раствора.

- Давай, - живо согласилась Нонна.

Снегопад закончился так же внезапно, как начался. Небо очистилось, сияло солнце. Свежевыпавший снег накрыл всю поляну, все склоны пуховым ковром, он был таким ослепительно белым, что на него было больно смот-реть, пришлось срочно надевать тёмные очки. По дороге уже успел пройти трактор "Беларусь" с косым бульдозерным ножом и вытащить её из-под сне-га. На ней видны были следы протекторов шин, которые оставили после себя машины, привозившие на турбазы хлеб и продукты. Дорога была окаймлена высокими сугробами, словно брустверами.

Когда мы ещё только собирались на прогулку, я отказался от лыжных палок и теперь шёл, прихрамывая, держась под руку за Нонну. Почему-то мне стало необыкновенно весело и захотелось вдруг озорничать. Я повалил Нонну в сугроб, навалился сверху, снял с неё солнцезащитные очки, положил их к себе в карман и стал близко разглядывать её лицо.