В то время как в моей ослабленной башке бродили, сталкиваясь между собой в хаотическом броуновском движении эти противоречивые мысли, точнее сказать, мыслишки, вернулась Нонна. И я не услышал бы её тихих шагов, если бы она случайно не звякнула дужкой ведра, водружая его на место, под мою кровать.

- Вот я и вернулась, - сказала она, сияя улыбкой. - Я ведь недолго, правда? Я очень торопилась.

- Я ужасно рад, - тихо произнёс я, почувствовав себя воскресшим по-сле клинической смерти. И даже попробовал продекламировать из Пушкина: - "И вот опять явилась ты, как божество, как вдохновенье, как гений чистой красоты..."

Неожиданно Нонна меня прервала, сказавши такие грубые слова, кото-рые я не решился бы произнести среди своих друзей:

- Женя, я вас умоляю, перестаньте, мой друг, жевать сопли. Этого не стоит делать. Сейчас я буду вас кормить из ложки. Проголодались?

Я обомлел. Ничего себе гений чистой красоты, подумал я. Какие, одна-ко, редкие выражения из солдатского лексикона, знает эта восточная прин-цесса. Такой красавице палец в рот не клади, вмиг без пальца останешься. Не надо обольщаться, красота - страшная сила. Но не нашёлся сразу, что сказать в ответ, попадая в тон, кроме как промямлить виновато:

- Думаю, что ведро мне больше не понадобится, ведь у меня теперь есть костыли. Которые вы мне принесли.

- Это как сказать. А ночью?

- Такое может показаться невероятным, но ночью я сплю, - сказал я, постепенно приходя в себя от потрясения "соплями" и включаясь в прерван-ную вынесением ведра нескладную игру словами.

- Ну, мало ли что. Всякое бывает.

- А я действительно проголодался, - заявил я, немного осмелев, но всё же ещё пребывая в затухающих остатках растерянности. - Предупреждаю наперёд: есть я буду сам.

- Разумеется, мой дорогой кацо! Неужели вы могли предположить, что я буду жевать это месиво и давать вам только глотать?

- О! Это было бы просто восхитительно!

- Отставим шутки в сторону, - посерьёзнела вдруг Нонна. - Скажите, что вы будете кушать? На мой взгляд и вкус, из того, что там стоит на плите, съедобным может оказаться лишь лобио.

- Нонна-кха! Я целиком и полностью доверяюсь вашему утончённому вкусу. Шоколад так шоколад. Прекрасная еда. Лучше не придумаешь.

Она засмеялась журчащим смехом.

- Вам уже успели рассказать этот старый анекдот?

- Да уж, - засмеялся я в ответ, - успели, как видите.

Нонна отлучилась на минутку за печку, где на давно остывшей плите стояли в кастрюльках и мисках вчерашний ужин и сегодняшний завтрак. Ни-кто из обитателей нашего кубрика-чердака не удосужился отнести на кухню хотя бы часть из этого изысканного набора туристской посуды с нетронутой и остывшей едой. Нонна пошебаршилась там немножко, что-то тихо ворча по-грузински, погремела крышками от кастрюль и вскоре вернулась, волоча по полу колченогий стул, подхватив его рукой под спинку. В другой руке она с усилием держала готовую вот-вот выпасть на пол алюминиевую миску с холодным лобио и, из того же благородного туристского фраже, большую искривлённую ложку. Она едва успела донести до прикроватной тумбочки миску с ложкой, уронив при этом с грохотом на пол стул. Потом, подвигав его со скрежетом по полу, установила стул между моей и Лёшкиной койка-ми. И, примерившись, подвинула его ближе ко мне.

Поначалу она для верности покачала стул за спинку, проверяя его на устойчивость. И когда убедилась, что об устойчивости стула не может быть речи, осторожно присела на него, выставив вперёд свою ногу в меховом са-пожке в качестве недостающей опоры. А миску с лобио взяла с тумбочки, ба-лансируя на шатком стуле, и поставила её к себе на колени. А я всё это время молчаливо наблюдал за ней, восхищаясь её прекрасной неловкостью.

Зачёрпывая из миски горку коричневой кашицы, она подносила напол-ненную ложку к моему рту, подставив под ложку другую свою ладошку, чтобы не обронить неосторожно этот "шоколад" на мои белоснежные мятые простыни. А я широко разевал рот, очень похожий на распахнутый клюв го-лодного птенца, сидящего в гнезде. При этом я нарочито громка чавкал, при-чмокивал и облизывался, полагая что это исключительно остроумно и произ-ведёт на даму неизгладимое впечатление своей простецкой откровенностью, так ею ценимою в мужчинах.

- Лобио хорош уж тем, - приговаривала она, тоже открывая свой ми-лый ротик, как бы подавая мне пример, - что его можно кушать как в горя-чем, так и в холодном виде. Притом практически ежедневно, он (или оно? Ха-ха!) никогда не надоедает. В холодном виде лобио, пожалуй, даже вкус-нее. И гораздо больше напоминает шоколад. Во всяком случае, цветом. И немножко - консистенцией. Вы не находите?

Я счастливо и, наверное, глупо улыбался урывками, радуясь тому, что она рядом со мной и что мы продолжаем играть пустыми словами.

- Это просто красная фасоль, - проговорил я тоном знатока, проглаты-вая очередную порцию. - За границей это незатейливое блюдо называется - бобы. По-моему, очень вкусно. Хотите попробовать? - глупо пошутил я.

И подумал, что она ответит приблизительно так: "Я уже ела этот шо-колад сегодня утром за завтраком в столовой". Или так: "Спасибо, но я сыта по уши". Или ещё как-нибудь в этом роде. Но она сказала следующее:

- Вы так вкусно и аппетитно чавкаете, как будто вы не вы, а молочный поросёнок, и мне самой захотелось попробовать. Я не шучу, это - правда. Лобио - моё любимое кушанье, оно мне напоминает детство.

С этими словами она выпятила, словно для девственного поцелуя, свои тонкие прелестные губки, цвета созревающей в деренвенском саду вишни, и без тени брезгливости захватила несколько фасолин из моей ложки так осто-рожно, как берёт мягкими губами жеребёнок кусочек сахара с ладони своего будущего всадника, а пока наездника его мамы-лошади.

- Действительно вкусно, - согласилась она со мной. - Эдик мастер своего дела. А я люблю этот шоколад. Без дураков.

Я был ошарашен, потрясён, сражён наповал, обескуражен и очарован одновременно. Я не мог этому поверить. У меня нет в запасе достойных эпи-тетов, чтобы в полной мере выразить обуревавшие меня чувства. Как!? Она такая красавица, избалованная вниманием мужчин, ничтоже сумняшеся ест прямо из моей ложки. И ей это не противно. Уж не означает ли это прямого намёка на нашу возможную близость и родство душ? Ведь мы как будто бы поцеловались через это лобио, через этот шоколад, через эту слюнявую лож-ку. А она - хоть бы что! Не придаёт случившемуся никакого романтического подтекста. Поднося мне ко рту очередную порцию этого коварного коричне-вого варева, она приговаривала, нисколько не тушуясь:

- Кушайте, кушайте. Я бы ещё поела, но, к сожалению, я сыта по горло. - "Ну вот, хоть что-то одно я почти угадал", мелькнуло в моей голове. - А вам надо набраться сил. И долгого терпения. - Интересно, о каком это терпе-нии она говорит. Неужели, подумал я бестолково, это о терпении любви? - Они вам могут понадобиться в самое ближайшее время. Завтра утром я пере-оденусь в рабочую одежду и попрошу моих девочек, - вы их видели, конеч-но, - мне помочь. Очаровательные девушки и, кстати, обе москвички. И очень умные. Я против них просто ученица первого класса. И мы втроём сде-лаем здесь генеральную уборку. Кстати, ваше ведро может нам понадо-биться. Веник и тряпки мы принесём с собой. Нельзя жить и соблюдать стро-гий постельный режим в таком свинарнике. Это просто свинство.