Въедливый читатель может спросить: откуда ты всё это знаешь, автор? От верблюда, вот откуда. Знаю и всё. Все эти детали неизвестной мне жизни сошлись в моём воображении разом: что-то где-то читал, что-то где-то слы-шал, что-то было подсказано на основе моего личного общения с женщи-нами. А где-то пришлось подключить необузданную фантазию. Истина без фантазии не вполне правда.

В обязанности горничной входило не так уж много сложного и непо-нятного: быть всегда здоровой, содержать в идеальной чистоте и тщательной выглаженности утюгом постельного белья вождя и некоторого его нижнего, так называемого исподнего белья, а также оказание других постельных услуг, когда это могло бы понадобиться Сталину.

Сталин спал обычно в простой длинной нижней рубахе с какими-то смешными, обтянутыми льняной тканью пуговицами на вороте. Когда ноги его становились ледяными, как у покойника, он натягивал на них деревен-ские шерстяные носки ручной вязки. Носки ему вязала из овечьей шерсти на спицах всё та же Валентина, которую Сталин со временем стал называть Ва-люшей. Он никогда не спал подряд на одном и том же месте, и никто не знал, где он будет спать сегодня ночью (точнее, когда начнёт брезжить рассвет).

Он знал, что Валюша человек Берии и так же, как всем остальным, он ей не доверял. Но деваться было некуда, одиночество давило своей невыно-симой тяжестью, надо было хоть на кого-то положиться, приходилось риско-вать. К тому же она нравилась ему своей застенчивой молчаливой улыбкой чуть выпяченных губ, ясными глазами, тёплым чистым телом и манящим за-пахом женского пота из-под мышек.

Незадолго перед тем, как закончить свою важную государственную ра-боту с бумагами за большим письменным столом, уже начиная потихонечку громко и протяжно зевать, он вызывал к себе Валюшу и знаком глаз показы-вал ей, где надо сегодня стелить постель. Она делала это очень проворно, её полные красивые руки порхали над кроватью или диваном этакими лебедями из балета Чайковского, и мягкие движения этих рук нравились ему.

Иногда он своей здоровой рукой (одна была больная и никогда не раз-гибалась до конца) предлагал ей лечь рядом. Она проворно раздевалась, рас-пускала до этого собранные в пучок каштановые волосы на голове и ложи-лась, прильнув к нему всем своим молодым горячим телом, чтобы согреть его. И он молча здоровой рукой мял её роскошные мягкие груди с тёмными, налитыми, торчавшими сосками. Но никогда не целовал их, это было бы нарушением образа великого человека.

Ему нравилось, когда она своими нежными пальцами трогает осторож-но его сморщенную, как печёное яблоко, мошонку, поросшую редкими длинными седыми волосками. И тогда медленно оживал его дряхлеющий пенис. Валюша уже знала, что нужно делать. Она делала всё сама: осторожно подсовывала свою полную, с нежной белой кожей, ногу под вождя, чтобы ему удобно было лежать на боку, брала рукой восставший пенис, напол-ненный прилившейся слабой кровью, и вставляла его в нужное место, туда, в горячую глубину первозданного женского космоса. И оба замирали.

Было слышно только, как Сталин начинал дышать чаще и труднее. Но делать ритмичные движения, обычные при соитии мужчины и женщины, он себе не позволял: это не укладывалось в образ руководителя страны, вождя, генералиссимуса. У него была железная воля, это знали все.

Валюша тоже не шевелилась, не рискуя вызвать гнев напрягшегося хо-зяина. Она продолжала перебирать пальчиками и перекатывать спрятанное под податливой кожей содержимое его мошонки. Наконец наступал момент, когда накопившаяся семенная жидкость вырывалась наружу, выстреливая сгустком слизи куда-то в бездонную, горячую, колдовскую пропасть, где могла бы зародиться новая жизнь. Но она никогда не зарождалась, заверша-ясь пустыми судорогами и угрюмыми стонами вождя, сдержать которые ему не удавалось, как бы он ни старался, природа брала своё.

Валюша аккуратно вытягивала свою ногу из-под обмякшего хозяина, обтирала его промежность и сразу же сникшие мужские причиндалы чистым махровым полотенцем и тут же проворно исчезала, завершив свою работу. Сталин никогда её не удерживал и никогда не произносил ни слова приз-нательности или любви.

Глаза его начинали слипаться. Оставшись один, он выпивал полстакана боржома, стоявшего рядом, на тумбочке, укладывался поудобнее, натягивал на голову одеяло, заправленное в пододеяльник, и закрывал уставшие глаза. Но сон приходил не сразу. Он витал где-то совсем рядом, но сил отключить сознание у него не хватало. Несмотря на всю пресловутую железную волю вождя. Тогда Сталин прибегал к последнему, не раз испытанному средству, которое носило глупое жидовское название "аутогенная тренировка".

Твердить себе, как попугай, что ноги тёплые, руки тёплые, горячая кровь течёт упругими толчками от здорового сердца вдоль всего тела, заби-раясь в самые глухие закоулки, Сталин считал еврейскими "штучками" и никогда эти детские приёмчики к себе не применял. А вот совет профессора Вовси думать перед сном о чём-нибудь приятном, вспоминать хорошие мо-менты жизни, представлять в своём воображении яркое солнце, песчаный пляж, высокое голубое небо, шелест тихого прибоя, ласковый ветерок, крики чаек - всё это Сталину нравилось. Правда, он не помнил, когда в последний раз купался в море или загорал на пляже. Разве мог он себе это позволить? Всё время и все силы отдавались классовой борьбе. Морскую воду ему закачивали по трубам в ванну на сочинской даче, а находиться на солнце ему категорически не рекомендовали врачи.

Зато было немало других ярких и приятных моментов в его жизни. Пе-ребирая их в своей острой, не по годам, памяти, он всегда, как будто это бы-ло наваждением, останавливался на самом главном и самом счастливом: это было убийство и смерть Троцкого. Сколько было потрачено терпения и нена-висти к этому ублюдку! И вот он мёртв, мёртв, мёртв! Мёртвого он, казалось бы, мог даже полюбить его. Ненависть к Троцкому была такой всеобъемлю-щей, такой страстной, таких космических масштабов, что в ней нашлось даже крошечное местечко для любви к нему, своему главному идеологическому врагу. И тогда Сталин, наконец, засыпал.

Когда он умер, единственной из всего окружения вождя на ближней, Кунцевской, даче, кто искренне переживал его смерть, была Валюша. Она плакала навзрыд и голосила по-бабьи, как в деревне, громко и безутешно.

XV

И здесь мне хочется сделать ещё одно очередное небольшое отступле-ние. Оно выходит далеко за рамки повествования о том, как четыре оболтуса отправились однажды кататься на горных лыжах в Бакуриани. Надеюсь, что читатель простит мне эту вольность. Ведь мне хочется самому кое в чём ра-зобраться и, как говорил Пастернак, дойти до самой сути. Я прожил по нынешним меркам уже долгую жизнь. Я знаю, что кривить душой всегда плохо, а в конце жизни это ещё и глупо. И даже низко.

Признаюсь честно, что я плохо образован, многого не знаю и не пони-маю. И чем дольше я живу, чем больше читаю, слушаю, вижу и размышляю, тем для меня всё меньше и меньше становятся понятными две вещи на фоне загадочной фигуры Сталина. Первая - почему, как и каким образом в Граж-данской войне 1917-1923 годов (Россия) победу одержали красные, а не бе-лые, хотя по всем разумным раскладам победить должны были белые.

Вторая - почему, как и каким образом во Второй мировой войне, кото-рую у нас ещё называют Великой Отечественной, красные одолели немцев, хотя по всем законам военной науки, стратегии и тактики, подготовке армий и силе вооружения, победу должны были праздновать немцы.