Так или иначе, правша, получая удар чуть правее центра головы, теряет способность мыслить. Со временем эта способность может восстановиться, а может и нет. Все зависит от силы удара. Если произошло кровоизлияние, то надежды на то, что клетки мозга восстановят свои функции, практически нет.

Если же вам все же повезет и это произойдет, то лишь через большой промежуток времени. Однако и тогда вы с неимоверным трудом сможете восстановить в памяти то, что было с вами до и после удара. Может случиться и так, что вы, включив музыкальный автомат, музыки не услышите, а если все же услышите, то без стереофонического звучания.

Забудьте о том, что часто показывают в телевизионных сериалах: парень, получивший сильнейший удар по голове, на ходу выскакивает из мчащейся на бешеной скорости машины, приходит в себя в больнице, глотает таблетку, принесенную крошкой Милли, и тут же сообщает копу, что преступник, похитивший ребенка, был мужчина-альбинос. В реальной жизни он, открыв глаза, будет долго вспоминать свое собственное имя и удивляться, почему в глазах у него двоится, а из носа постоянно что-то течет.

Очнувшись, я понял, что лежу на боку, сдавленный со всех сторон. К телу липнет мокрая от пота ткань. Левая щека упирается во что-то шершавое. Руки не шевелятся. Откуда-то издалека доносится урчание двигателя. Совсем рядом слышен тихий женский плач. В нем не чувствуется ни страха, ни боли, ни сожаления. Это даже не плач, а скорее подвывания. И вновь — темнота.

А вот еще один фрагмент. Меня трясут, толкают, переворачивают. Живот упирается во что-то твердое, чья-то рука обхватывает мои ноги, и я отрываюсь от пола. Какой-то сукин сын собрался тащить меня на себе! Я захожусь в сухом кашле, после которого меня начинает рвать. Меня тут же роняют на песок, дыхание у меня сбивается, я снова давлюсь от кашля. И теряю сознание.

Потом другие всплески воспоминаний. Одни из реальности, другие — результат видений.

Я медленно открываю глаза и постепенно начинаю осознавать, что сижу на песке, опираясь о дерево. Заведенные за спину руки туго связаны в запястьях. Я пытаюсь ими пошевелить, но не могу этого сделать. Пальцы руки тоже не действуют.

Я опускаю глаза и вижу перед собой знакомые плавки. Далее мой взгляд скользит по загорелым мужским ногам, покрытым мелкими кудряшками выгоревших под солнцем волос. Лодыжки туго стянуты прочным нейлоновым кордом толщиной в четверть дюйма. Ступни ног распухли. Ноги широко расставлены — длина корда между лодыжками составляет около двух футов. В центре треугольника, образованного на песке моими ногами и натянутым нейлоновым кордом, торчит дерево.

Я напрягаю мозг. Неужели я нахожусь здесь так давно, что оно успело вырасти? Вряд ли. Деревья быстро растут? Нет, очень и очень медленно. Отлично. В таком случае мог ли я перекинуть через него ноги? Долгая пауза на раздумья. Нет. Оно слишком высокое. Ноги у меня связаны. Кто это сделал? Я? Нет. Не мог я так затянуть корд, что он больно врезался мне в кожу. К тому же ступни распухли и кровоточат. Это сделал кто-то другой. Попробовать развязать? Но у меня связаны руки, и я даже не могу ими пошевелить. Тогда свалить дерево? Тоже не получится. Выходит, что я так и буду здесь сидеть.

Я медленно, очень медленно повернул голову влево. Я сидел в тени дерева, а когда взглянул на ослепительно белый песок, в глазах у меня зарябило. Море было спокойным.

Так же медленно я повернул голову вправо и увидел молодого кудрявого мужчину с карими глазами, длинными темными ресницами и яркими пухлыми губами. Скрестив ноги, он сидел на небольшом надувном матрасе синего цвета, на том самом, который я видел в бассейне у Лайзы. Мужчина сосредоточенно латал старую корзинку, сплетенную из пальмовых прутьев. На нем были белые боксерские трусы, а на шее болталась золотая цепочка с крестиком. На его руке я разглядел часы в стальном корпусе с сильно навороченным циферблатом.

Каждый раз, когда он, просунув упругий прутик в плетение корзины, тянул за его конец, под его гладкой кожей начинали играть мускулы.

Наконец мужчина поднялся и, повертев корзиной, внимательно ее осмотрел. Она была конической формы и грубого плетения. Ее объем составлял не более половины бушеля. Я обратил внимание на стройные и очень сильные ноги мужчины. У меня непроизвольно шевельнулись губы, и я по-вороньи каркнул:

— Пол!

Мужчина повернул голову и посмотрел на меня, как смотрят на истертую шину. Причем не глазами владельца машины, а работника автосервиса, которому предстоит эту шину сменить.

— Развяжи меня, — тихо произнес я.

Пол снова принялся разглядывать залатанную корзину. Я не мог понять, почему он мне ничего не ответил. Почувствовав резкую боль в затылке, я потерял сознание.

Почувствовав, что меня трясут, я решил, что это мама будит меня в школу. Затем меня подняли и поставили на ноги. Приоткрыв тяжелые веки, я увидел перед собой Пола. Я стоял, прислоненный к пальме, и чувствовал сильное головокружение. Опустив глаза, я увидел, что ноги мои по-прежнему связаны. «А куда делось то дерево?» — первое, о чем я подумал.

Пол оттащил меня от пальмы и повел к морю. Он вел меня осторожно, обеими руками поддерживая за плечо. Не чувствуя своих ступней, я шел по песчаному берегу короткими шажками. Солнце над головой нещадно палило. Вскоре Пол остановился и сказал: «Садись!» Обхватив меня обеими руками, он помог мне опуститься на влажный песок. Теперь по левую сторону от меня находились деревья, а справа — море. Передо мной на песке лежала перевернутая корзина, та самая, которую он чинил. Набегая на берег, морские волны слегка касались края корзины и моей правой ноги.

Пол Диссо, словно фокусник, не спеша подошел к корзине, взялся за ее дно и, приподняв, отшвырнул в сторону. На том месте, где только что лежала корзина, я увидел торчавшую из песка голову Лайзы. Она была повернута лицом к морю. Затем Пол, упершись мыском пляжного тапочка ей в висок, медленно повернул голову Лайзы в мою сторону. При этом он громко что-то сказал ей по-французски. Лайза выпучила на меня безумные глаза, широко открыла рот и дико завизжала.

Диссо присел на корточки, повернул голову Лайзы в обратную сторону, поднял ей подбородок и опять что-то сказал.

Набежавшая волна наполовину скрыла голову женщины и тут же откатилась. Лайза жадно глотнула воздуха и закашляла. Откинув со лба двоюродной сестры намокшие волосы, Пол опять произнес что-то на французском языке. Единственное слово, которое я смог понять, — это «прощай», и сказано оно был последним.

Пол направился ко мне, и тут я увидел, что с моря идет большая волна. Лайза тоже ее заметила. Она крепко сжала губы и зажмурилась. Спустя мгновение волна ударила меня в бедро и, накрыв голову Лайзы, стала медленно откатываться назад.

Пол без особых усилий поставил меня на ноги, развернул спиной к морю и, побуждая идти вперед, толкнул в лопатку.

— Она ничего не видит, — сумел выдавить я из себя.

Я имел в виду, что из-за прилипших к лицу волос Лайза следующей волны уже не увидит.

— Ничего страшного, — ответил Пол по-английски.

Английский у него оказался хорошим, но в нем угадывался французский акцент.

Увидев на отмели старую лодку, я сразу же узнал ее. Получалось, что Лайза сама показала Полу это тихое, уединенное место. Рядом с лодкой в песок была воткнута лопата с коротким черенком. Так вот чем Пол выкопал яму для Лайзы, подумал я. Затем среди стволов деревьев я сумел разглядеть силуэт своего «моука». Он стоял на грунтовой дороге почти в том же месте, где я оставлял его в тот день, когда мы вместе с Лайзой ездили к маяку.

Пол провел меня по зыбучему песку и усадил под деревом.

— Ты выкопаешь ее? — спросил я.

Он присел, взял горсть песка и начал тонкой струйкой высыпать его из кулака.

— Слишком поздно. Для нее это уже не имеет никакого значения. У Лайзы сдвиг по фазе. Мне не следовало накрывать ее корзиной. Она панически ее боялась и умоляла не делать этого. Но мне надо было убедиться, что она от меня ничего не утаила. Бедняжка так перепугалась, что напрочь забыла английский. Но с тобой я буду обращаться более осторожно.