Возле шатра князь увидел знакомую коляску, покрытую киноварным лаком и расписанную желтыми фениксами. Значит император был на месте.

Бросив поводья подбежавшему воину, князь снял запыленные сафьяновые туфли и вошел в шатер. Он был одним из немногих приближенных, кому разрешалось входить к Тянь-цзы без доклада.

Император возлежал на ковровых подушках, подперев голову ладонями. Рядом с ним с развернутым пергаментным свитком сидел придворный историк Сыма Цянь.

Князь прижал руки к груди, приветствуя повелителя 'Вселенной. Император покосился на него и сделал знак подождать. Потом он снова повернулся к историку:

— Продолжай. Мы слушаем.

— «…Самая лучшая война, — стал читать Сыма Цянь, — разбить замыслы противника; на следующем месте — разбить его союзы; на следующем месте — разбить его войско. (Император согласно кивал, сощурив узкие глаза с прямыми длинными ресницами.) Самое худшее — осаждать пограничные крепости. По правилам военного искусства такая осада должна проводиться, лишь будучи неизбежной. Подготовка больших щитов, осадных колесниц, доставка снаряжения требует три месяца. Однако полководец, будучи не в состоянии преодолеть свое нетерпение, посылает своих солдат на приступ, словно муравьев. При этом одна треть офицеров и солдат оказывается убитой, а крепость не взятой. Таковы гибельные последствия осады…»

Князь давно понял, что историк читает императору трактат о военном искусстве, написанный знаменитым полководцем Суньцзы примерно шестьсот лет назад.

«Какие крепости у хунну? — все более раздражаясь, думал военачальник. — И чему сейчас могут научить нас эти пожелтевшие свитки?»

Он решительно встал и с поклоном, стараясь придать своему голосу мягкость и раболепие, произнес:

— О великий и ослепительный! Прости твоего неразумного слугу, что он осмеливается прервать ваши занятия. Но я привез вести, которые жгут мне сердце и которые я должен передать немедленно.

— Что это за вести? — недовольно спросил император, приподнимаясь на локте.

— Твой посол оскорблен вонючей степной собакой, вождем хунну, и сослан на Северное море.

— Что-о? — император вскочил, словно облитый кипятком. — Он дерзнул поднять руку на моего посла?!

— Да, неподражаемый! В крепость Май[21], откуда я сейчас приехал, вернулся один из слуг Го Ги. Он привез письмо сына ехидны и дикой свиньи. Слуга рассказал мне, что твоего посла заставили войти в шатер хана без бунчука и с раскрашенным лицом.

При этих словах лицо императора покрылось пятнами, но он сдержал себя:

— Прочти письмо.

Ли Гуан-ли протянул императору неровно обрезанный кусок замши:

— Прости, божественный, но я не могу повторить вслух то, что здесь написано. Скорее я проглочу язык.

— Читай, мы повелеваем!

Князь опустил глаза й, запинаясь, начал читать:

— «На Юге правит великий Хань, на Севере царствует сильный шаньюй. Шаньюй есть гордый Сын Солнца и Луны, который не обращает внимания на мелкие придворные обряды.

Я ныне желаю растворить пограничные проходы в царство Хань и взять дочь из твоего Дома в супруги себе с тем, чтобы Дом Хань — на основании прежнего договора — ежегодно доставлял мне десять даней лучшего вина, пятьсот караванов рису и десять тысяч кусков разных шелковых тканей. После сего не будет грабительств на границе».

Князь умолк, выжидательно глядя на императора.

— Дай мне вина, — хрипло сказал Сын Неба.

Полководец взял узкогорлый кувшин и налил вина в тонкую

фарфоровую чашу. Передавая ее, увидел, что рука императора заметно дрожит.

«Может быть, он не снесет таких оскорблений, и мы наконец-то начнем действовать», — удовлетворенно подумал князь и уже открыл было рот, чтобы заговорить, но император опередил его:

— Что ты думаешь о войске хунну? Ведь ты часто сталкивался с ними в пограничных боях.

Ли Гуан-ли замялся, раздумывая, стоит ли говорить императору все откровенно. Однако тот заметил его колебания и нетерпеливо сказал:

— Говори только правду, какой бы горькой она ни была.

— Да не покажутся тебе обидой мои слова, о величайший из живущих под Солнцем, — медленно начал полководец, — но мы всегда недооценивали силу хуннуского войска. Лазутчики доносят, что у шаньюя сейчас на коне до ста тысяч воинов и он деятельно готовится к набегу.

— Мы спрашиваем тебя не о численности шаньюева войска. У меня солдат втрое больше. Не в этом дело. Мы спрашиваем тебя: что ты думаешь о боевых качествах хунну? Отвечай!

— Мой опыт говорит мне: отогнать хунну от границ легко, разбить трудно, уничтожить невозможно. При стойком отпоре они рассыпаются по степи подобно %тае волков, чтобы снова собраться и вступить в бой.

Император перевел взгляд на Сыма Цяня, как бы ожидая от него возражения словам князя. Но историк сказал, склонившись в почтительном поклоне:

— Князь молвил истину, ослепительный. Хунну не признают никаких канонов правильной войны. При неудаче они отступают и бегство не поставляют в стыд себе. Где видят корысть, там не знают ни справедливости, ни страха. Победить их можно только хитростью.

— Позволь мне дополнить речь ученого мужа, о Луч надежды, — заговорил Ли Гуан-ли, когда историк умолк. — Ты обязал меня говорить только правду, и я выскажу ее до конца, если это будет позволено.

— Мы слушаем.

— Латная конница хунну, великий и непогрешимый, лучше нашей.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что китайские оружейники делают кольчуги и шлемы хуже динлинов? — спросил император и презрительно выпятил нижнюю губу.

— Нет, Я хочу сказать, что у нас хуже кони. Они с трудом проносят тяжеловооруженного всадника около ста ли[22] и в бою очень неповоротливы. Хуннуские же лошади совершают суточные переходы в двести пятьдесят ли и остаются боеспособными,

— Что же это за чудесные кони и где их достают хунну? — недоверчиво спросил император.

— Они получают их в виде дани из страны Давань. В даваньском владении находятся дикие неприступные горы. На этих горах водятся лошади, которых невозможно поймать. Поэтому тамошние жители выбирают пятишерстных[23] кобылиц и пускают их в горы. От сих кобылиц и горных скакунов родятся жеребята с кровавым потом. Кобылицы приводят их в долину, и там жеребят ловят. Хунну называют их небесными конями.

Император сосредоточенно вертел в руках фарфоровую чашу. Полководец молча ждал его ответа.

— Если все сказанное тобой правда, — заговорил наконец Сын Неба, — то я удивляюсь: почему ты молчал до сих пор?

— Я узнал эту тайну совсем недавно, несравненный. Мне поведал ее некий Нйе И, юйши[24] родом из крепости Май. Он часто сопровождал наши торговые караваны в страну Давань и видел, как хунну перегоняли в свои степи табуны небесных коней. Кстати, этот юйши знает язык грязных кочевников.

— Ну и что?

— Он может оказать вам неоценимую услугу. Почтенный Сыма Цянь сказал золотые слова: победить хунну можно только хитростью. Если мне будет позволено, я дам Сыну Неба один совет…

— Говори, — приказал император, и Ли Гуан-ли стал излагать свой замысел.

Беседа их длилась еще полчаса.

Зыбкое вечернее марево плыло над степью. В быстро темнеющем небе зажигались первые звезды, но свет их был тускл и неясен.

С юга дул порывами ветер, еще напоенный дневным зноем. Он налетал на бесчисленные костры, трепал их рыжие гривы и мчался дальше, в каменистые Гоби, унося с собой вороха тающих искр.

Звон медной посуды, бряцание оружия мешались с говором и песнями огромного скопища людей; пахло жареным мясом, кислым молоком, овчинами и лошадиным потом.

Меж костров ловко пробирался мальчик лет четырнадцати, одетый в короткий синий кафтан с меховой оторочкой. На голове у него была рысья шапка (такие шапки носили только слуги шаньюя), на ногах — мягкие сапоги без каблуков и с загнутыми носами.

Мальчик остановился возле большого костра, вокруг которого сидели воины из латной конницы шаньюя. В медном котле, висевшем над костром, варилась целая баранья туша, и светловолосый воин огромного роста помешивал варево древком копья. Он был без лат, в одной рубахе с засученными рукавами.