– Под сукно?

– Нет. Я советовался с членом Военного совета и с начальником артиллерии округа. Оба за это изобретение горой! Мы уже подключили специалистов по вооружению в своем научно-исследовательском институте, они загорелись, но у них… – Генерал смолк, пытаясь определить: внимательно ли слушает его академик, зажег ли он его своим волнением…

Но академик не только слушал Сбоева с интересом – у него уже созрел свой план.

– Что у них?

– У них слабовата теоретическая база по оптической физике. Нам сейчас нужен хороший специалист по инфракрасным лучам. Нужна помощь Академии наук. Сегодня утром, еще лежа в постели, я вспомнил о вас, Дмитрий Александрович. К вам обращается не просто сын вашего покойного друга, а вся советская военная авиация.

– Только не так громко. Не переходи на фальцет.

– Виноват, товарищ академик, исправлюсь. Уж больно вопрос-то важен и безотлагателен. Тут перейдешь не только на фальцет. Тенором запоешь – лишь бы подключить Академию.

Казаринов провел ладонью по лицу и разгладил усы.

– Готовьте официальный документ на имя академика Силантьева. По инфракрасным лучам он – маг и волшебник. Ко всему прочему, в душе он солдат еще со времен Порт-Артура. Как и я, просился в ополчение, но в райкоме старика пристыдили так, что он, бедняга, целую педелю проболел, даже давление подскочило. А теперь вот на ловца и зверь. Пусть старый матрос послужит нашей доблестной авиации.

– Академику Силантьеву? – спросил Сбоев, поспешно записывая в блокнот фамилию академика.

– Да, Силантьеву Елистрату Гордеевичу. Крупнейший специалист в области световой физики.

– Ну вот, Дмитрий Александрович, кажется, кое-что решили. – Сбоев свернул чертежи и положил их в кожаную папку с серебряной монограммой. – Если с этим чудо-прибором у нас получится – считайте, вся авиация у вас в долгу.

– Ловлю на слове. Тот пень, который ты начал корчевать на даче шесть лет назад и бросил, ждет тебя. Ни один халтурщик не берется.

– Тогда ливень помешал, Дмитрий Александрович, а то мы с вами и его выщелкнули бы, как тот, что стоял за колодцем. Помните, целый день с ним возились? А какая была громила! Глаза боялись, а руки делали.

– Только теперь, спустя шесть лет, скажу по секрету, Володенька: за тот пень, что стоял за колодцем, тоже ни один халтурщик не брался. А мы с тобой его выкорчевали. А знаешь почему?

– Разозлились?

– Нет, не поэтому.

– Почему же?

– Рычаг! Его величество рычаг второго рода!

Уже в коридоре, стоя у двери и пожимая Казаринову руку, генерал посмотрел на часы:

– Вот когда побьем фашистов, выкорчуем у вас на даче все ненужные пни. И засадим весь участок розами. Мои асы привезут для вас саженцы со всех концов России-матушки. Вы по-прежнему поклоняетесь царице цветов?

– Все, Володенька, остается по-прежнему. Только ты почему-то совсем перестал звонить. Вот возьму – разозлюсь и умру. И не узнаешь.

Лицо Казаринова приняло озабоченный вид. Некоторое время он стоял молча и, что-то припоминая, рассеянно глядел через плечо Сбоева.

– Что-то забыли? – спросил генерал.

– Нет, не забыл. Ни у кого путем не могу узнать, как там воюют наши ополченские дивизии?

– Они пока еще не воюют. Стоят начеку. Теперь вы их не узнаете: регулярная Красная армия. Все двенадцать дивизий стоят кто где: кто на Вязьме, кто на Десне, кто на Днепре. Все ждут своего часа. Объединили их всех в Особый Резервный фронт. Командует этим фронтом Буденный. Ополченцы гордятся своим командующим.

– Значит, Особый Резервный фронт? – спросил Казаринов, что-то прикидывая в уме.

– Да, Особый. Неприступный вал обороны второй линии стратегического значения.

– Неделю назад мне звонили из райкома партии и с завода. К ополченцам Сталинского района, что стоят на Вязьме, собирается шефская бригада. Повезут подарки, заводскую самодеятельность. Просили и меня поехать с ними. – Академик задумался.

– И что же вы решили?

– Да как же не поехать? Ведь на Вязьме меня ждут ополченцы с моего завода. Вот только никак не соображу – что им повезти?

Генерал улыбнулся и крепко сжал худые плечи Дмитрия Александровича.

– Привезите им свою горячую душу. Больше ничего не нужно.

С улицы донесся надрывный вой сирены, оповещающий о воздушной тревоге.

Генерал обнял Казаринова, поцеловал его в жесткую морщинистую щеку и, не сказав ни слова, захлопнул за собой дверь.

Когда на лестничной клетке металлически щелкнула дверь лифта, Дмитрий Александрович вернулся в кабинет и в настольном календаре, закрепленном на белой мраморной стойке, сделал пометку: «Приготовиться к поездке в Вязьму. Подарки. Срочно позв. акад. Силантьеву. Прибор инфр. кр. лучей».

Казаринов долго не мог заснуть. Ворочался, вздыхал… Перед глазами стояли розы… А потом их заслонил коряжистый пень векового дуба, расщепленного грозой. «Генералу он поддастся. Он молодой и сильный… А я придумаю рычаг второго рода…»

Оборонительная полоса на участке Ошейкино, Ярополец, Ивановское, проходившая по речке Лама и составлявшая северное крыло Можайского оборонительного рубежа, на восьмые сутки работ была сооружена полностью, согласно приказу, поставленному перед командованием дивизии штабом армии.

Это был второй по счету оборонительный рубеж, возведенный руками ополченцев Сталинского района города Москвы. Все делалось по уставным нормам кадровой стрелковой дивизии: двадцать километров по фронту и четыре – шесть километров в глубину обороны.

Первая полоса обороны, ранее возведенная дивизией, проходила на участке Кузьминская, Теряева Слобода, Любятино. Протяженностью пятнадцать километров, эта полоса была изрыта окопами: стрелковыми, пулеметными, орудийными… В танкоопасных местах были вырыты надежные рвы, вкопаны надолбы, произведены лесные завалы… По всем правилам инженерных работ были построены командные пункты дивизии и полков.

В воспаленных от бессонницы глазах ополченцев – уже видавших виды и безусых юнцов – стыла суровая и напряженная сосредоточенность. Боевые действия разворачивались не так, как это представлялось в первые дни формирования дивизии. Однако никто и словом не обмолвился, что трудно, что на сон оставалось всего четыре часа в сутки. Тревожные сводки Советского информбюро каждый день приносили нерадостные вести: все новые и новые города сдавали наши войска, отступающие на восток.

Всего лишь два-три утренних часа отводилось на боевую подготовку, которую батальоны проводили на стрельбищах за второй линией оборонительной полосы. Если порой бойцы и роптали глухо, то только на то, что на троих приходилась одна устаревшая винтовка и два ручных пулемета на стрелковую роту.

Двадцать пятого июля командир дивизии генерал Веригин доложил командующему армией генерал-лейтенанту Клыкову, что строительство второй оборонительной полосы закончено и что ополченцы ждут не дождутся оружия. А оружия все не было и не было.

Боец Зайцев из отделения Богрова-старшего, несмотря на худобу и неказистое сложение, не отставал в земляных работах от богатырски сложенного Богрова-младшего, спортивного Кедрина и неутомимого Кудрявцева. Час назад, во время перекура, он с карандашом в руках подсчитал: кубометры земли, выброшенной им из рвов и окопов за июль месяц, могут образовать такую могилу, в которую можно закопать целый полк гитлеровских солдат.

Все уже давно забыли о подсчетах Зайцева, однако трехзначная цифра кубометров земли, которую он перекидал своими руками, не выходила у него из головы. Вот и теперь, широко раскинув руки и глядя немигающими глазами на парящего в небе орла, он в уме продолжал свои подсчеты.

Знойное солнце и жаркие продувные ветры обжигали своим дыханием полынную степь, сушили ее, с шелестом пробегая по сизой дымке струистого, как вода, ковыля.

То ли увидев где-то в одиноком кустике зайца, то ли приметив своим острым зрением выскочившего из норы суслика, спиралью кружила, плавно снижаясь, степная царь-птица.