Наблюдая за неторопливо ползущими танками, Казаринов краем глаза успел заметить, как девятка тяжелых бомбардировщиков неожиданно развернулась и, образовав воздушную карусель, как-то сразу круто пошла в пике на огневые позиции ложной батареи.

«Эх, сюда бы зенитную батарею Кошечкина», – словно ожог молнии, мелькнула в голове Казаринова мысль, когда он увидел, как, лениво отделяясь от корпуса самолетов, бомбы, повиливая в воздухе хвостами, полетели вниз, на фанерные щиты и деревянные стволы пушек. Но капитана Кошечкина уже нет в живых. Он и вся его батарея полегли на правом берегу Березины.

До немецких танков от передних окопов стрелкового батальона оставалось не более четырехсот метров. Снова прибежал Солдаткин. Дышал он запаленно, его трясло.

– Товарищ лейтенант!.. Танки почти у самых окопов пехоты!.. – взмолился Солдаткин, прижимая к груди противотанковую гранату, будто она была в эту минуту его единственной спасительницей.

– Марш к орудию!.. И ждите красной ракеты!.. – крикнул Казаринов, с приходом Солдаткина внезапно почувствовавший пронизавшую все его тело дрожь: как бы не опоздать.

Солдаткин не успел скрыться за поворотом траншей, когда Казаринов еще раз взглянул на равнину, по которой прямо на него надвигались два танка с черными крестами на башнях.

Одну за другой он пустил в сторону правофлангового орудия две красные ракеты. Не успела первая ракета описать кривую и до конца догореть в воздухе, как все шесть орудий громыхнули единым залпом. Сразу же после первых выстрелов два танка, головной – он был ближе всех к передней траншее батальона – и самый левый, остановились. Головной закрутился на месте. Самый левый, тот, что выпал на долю орудия Серебрякова, ярко вспыхнул, потом его мгновенно накрыло черно-бурое облако дыма, в котором проблескивали красные языки пламени.

Это были первые танки, подожженные и подбитые батареей Казаринова. Не успел Григорий добежать до орудийного окопа, где било орудие сержанта Касаткина, как увидел: запылали еще два танка. Открылись люки – и из них стали вываливаться на землю танкисты, которых в тот же миг срезало пулеметной очередью из окопов второго батальона.

Немецкие автоматчики, бегущие за танками и стрелявшие на ходу, попав под перекрестный пулеметный и винтовочный огонь передних траншей батальона, вначале залегли и отстали от танков, а потом, очевидно не ожидая такого огневого заслона, хлынувшего из мелколесья, поодиночке, бесприцельно отстреливаясь, побежали назад, в сторону леса.

И все-таки два танка, которые, по расчету Казаринова, приходились на орудие Мигачева, не сбавляя хода, шли на окопы стрелкового батальона. Шли уверенно, на некотором отшибе от остальных танков. Не прекращая стрельбы из пушек, они достигли передней траншеи правого фланга батальона и принялись утюжить окопы.

Казаринов, пригибаясь и задевая локтями за стенки траншеи, кинулся к орудию Мигачева. У лаза в орудийный окоп его с силой бросило взрывной волной на дно окопа. Он встал на колени и первые несколько метров полз на четвереньках, а когда пришел в себя, встал и пригибаясь вбежал в орудийный окоп Мигачева. При виде наводчика Елистратова Григорий отшатнулся. Вытянувшись и разбросав широко руки, Елистратов лежал на спине в алой луже крови. Из его правого виска, где зияла рваная рана, упругой струйкой била кровь.

Всего три дня назад, когда полк получил приказ занять оборону на окраине села Радунское, а бойцы батареи Казаринова приступили к земляным работам, которые должны были быть завершены к утру, к Григорию подошел небольшого росточка ефрейтор Елистратов и протянул боевой листок батареи – на подпись. В боевом листке печатными буквами были написаны передовая и три заметки. Больше всего Казаринова позабавила карикатура на Гитлера, голова которого была изображена в форме яблока, а на яблоке подрисованы щетка усов, челка и выражающие ужас вытаращенные глаза. Под карикатурой химическим карандашом было написано:

У прицела орудия, согнувшись, стоял боец первого года службы – заряжающий Альмень Хусаинов. Он был ранен в правое плечо – это Казаринов успел заметить по пропитанному кровью рукаву гимнастерки.

Превозмогая боль, неловко действуя только левой рукой, Альмень изо всех сил старался поймать в перекрестие прицела черный силуэт танка, который в каких-то двухстах метрах от орудия утюжил окопы второго батальона.

Но у Хусаинова не получалось. Перекрестие прицела судорожно прыгало вокруг танка.

– А где Мигачев? – стараясь перекрыть гул боя, надсадно, почти над самым ухом Альменя, прокричал Казаринов.

– Побежал за снарядами, кончились, товарищ лейтенант!.. – как бы оправдываясь, прокричал в ответ Альмень.

– А ты?!

– Не могу, товарищ лейтенант, в плечо, сволочь, угодил…

– А ну, накроем этого гада!.. – Казаринов отстранил Хусаинова от прицела и, лихорадочно работая рукоятками наводки орудия, сразу же поймал в перекрестие башню танка. В какое-то мгновение ему даже показалось, что сквозь смотровую щель вражеского танка он увидел глаза танкиста. – Мигачев!.. Бронебойный!.. – скомандовал Казаринов, увидев Мигачева, появившегося с ящиком снарядов.

Башня танка вместе с пушкой медленно развернулась в сторону орудия Мигачева. Григорий успел подумать: «Кто раньше?!»

Но Мигачев успел. Вогнав в казенник пушки бронебойный снаряд, он на всякий случай положил на бруствер две противотанковые гранаты, одну из них подал Хусаинову.

Выстрел был точный.

Бронебойный снаряд попал в основание башни танка и снес ее. Танк вздрогнул и замер.

Когда Казаринов сообразил, что от экипажа танка живых не должно остаться и что давать по танку еще один выстрел не имело смысла, по уже поверженному танку ударило орудие сержанта Бутырина. Снаряд угодил в бензобак. Танк снова вздрогнул – и из него взметнулось рыжее пламя, которое тут же было задавлено черно-бурым стогом дыма.

Второй, дальний, танк продолжал утюжить окопы батальона. Только теперь Казаринов разогнулся. Поправив на голове каску, он увидел: на зеленой равнине чернели одиннадцать танков. Больше половины из них горело.

Семь танков, не дойдя до передних траншей второго батальона, повернули назад. На ходу отстреливаясь, они на предельной скорости покидали поле боя. Спешили туда, где за спасительными складками местности начинался лес. За танками еле успевали мышиные фигурки автоматчиков.

«А этот?! Он что – с ума сошел?!» – подумал Казаринов. Прорвавшийся на линию второго батальона танк, остервенев, продолжал утюжить окопы первой роты. На что он рассчитывал?

И тут, как на грех, заклинило снаряд. Он никак не досылался до своего упора в раскаленном казеннике. Обливаясь потом, Мигачев возился со снарядом.

Ведя пушечный огонь по окопам и давя гусеницами пулеметные точки батальона, тяжелый танк завершал свое убойное дело. Он делал крутые развороты вокруг собственной оси и железными латами рубчатых гусениц сдвигал с брустверов в окопы валы глины и давил залегших в них бойцов.

«Что это он?.. Очумел или сдали нервы?» – пронеслось в голове Казаринова, когда он увидел бойца, выскочившего из окопа первой роты. Тот вынырнул из-под самых гусениц танка. На его лице, попавшем в поле зрения орудийного прицела, к которому припал Григорий, застыл ужас. Удирая от танка, боец кинулся в сторону орудия Мигачева. Может быть, он успел бы добежать до небольшого, но достаточно глубокого окопа (до него оставалось не больше восьми – десяти шагов), если бы не волочившаяся следом за ним размотавшаяся обмотка. Как светло-зеленая извивающаяся змея, она впилась в правую ногу бойца и никак не хотела отпустить эту ногу. Но вот хвост светло-зеленой змеи попал под гусеницу танка, натянулся… Боец судорожно выбросил перед собой руки и рухнул на землю. Казаринов до боли зажмурил глаза. В следующую секунду нечеловеческий, душераздирающий крик долетел до слуха Григория…