— Оленька, — обратился батюшка к одной из участниц хора, — помнишь песенку, которую, маршируя, распевала страна о комсомольцах, уходящих на гражданскую войну. — Помню. — Спой, пожалуйста.

Оля взяла гитару и тихонько запела:

Дан приказ — ему на Запад,

Ей в другую сторону. Уходили комсомольцы

На гражданскую войну.

Уходили, расставались, Покидая тихий край.

— Ты мне что-нибудь, родная,

На прощанье пожелай.

И родная отвечала:

— Я желаю всей душой:

Если смерти, то мгновенной,

Если раны — небольшой.

А всего сильней желаю

Я тебе, товарищ мой,

Чтоб со скорою победой

Возвратился ты домой.

— Спасибо, спасибо, Оля, — поблагодарил отец Павел. — Ну, как вам это нравится: если смерти, то мгновенной?

— А что? — уверенно ответил Рыжий. — Не желать же мучиться годами. Хлоп — и нет.

— Ты думаешь, всего лишь “хлоп” — и “нет”? И от нас, считаешь, ничего не останется? Ты всерьез? И с этим еще кто-то согласен?

Ребята из православного лагеря дружно возражали:

— А душа?! Разве она не останется? Она бессмертна!

Деревенские подростки пытались их оспорить:

— Никто еще с того света не возвращался! — Как не возвращался?! — возразил Серафим.

Но его голос потонул в общем шуме. Когда заговорил отец Павел, воцарилась тишина.

— А ты играл в детстве в игру “Замри — отомри”? — обратился он к Рыжему. — Нет. У нас в нее не играли.

— Странно. Насколько помню, — продолжал батюшка, — вся детвора забавлялась: дурачатся, прыгают, рожицы строят, и вдруг команда: “Замри!” И каждый замирал, пока не прозвучит: “Отомри!” В этой затее, если задуматься, был смысл. Сказано: “В чем за стану, в том и сужу!”

Вы слышали о городе Помпее? Его в несколько минут накрыла огненная лава вулкана Везувий.

В музее города сохранились миски, оружие, баночки для румян, скрюченные скелеты, засыпанные пеплом. Лава настигла внезапно. Кто-то пил, торговал, обвешивал, обмеривал, кто-то дрался, обнимался, кто-то поднял ногу для следующего шага, и вдруг — ты сейчас умрешь, недообвесив, недодравшись, недообнимавшись. Хотя город сам маленький, но в нем было множество публичных домов, кабаков. Случайно ли, что Помпея погибла в час ужина? Смерть прошла, всех скосив в разгул страстей.

“Когда человек умирает в болезни, — рассуждал поэт Владислав Ходасевич, — в изношенности своего тела, от него постепенно отходят его земные дела, спадает случайное, временное. Спадает маска — обнаруживается лицо. Умирает не сапожник, не врач, не актер, а человек, раб Божий”.

В Помпее на каждом шагу открывался ужас смерти без покаяния.

Смерть без покаяния для неподготовленных к ней радует бесов. Они считают эти души своей добычей, как и души самоубийц. Теперь скажите, — отец Павел обратился ко всем ребятам, — какой победы желала подруга любимому в песне о гражданской войне? Такой войны, как гражданская, Русь-матушка никогда не ведала, чтобы брат воевал с братом, сын против отца, матери, деда. Из-за чего воевали? Хлеб отбирали в селах, церкви закрывали, Бога отнимали, семью собирались уничтожить. А какие лозунги были: грабь награбленное, Бога нет — всё дозволено… Вот и ждали мгновенной смерти, чтобы никто не успел задуматься, — батюшка подправил затухающий огонь костра и продолжил: — Конечно, есть разная мгновенная смерть.

Жили дружно старичок со старушкой. Всегда в мире, заботе друг о друге, да и ближним помогали. И вот старичку стало плохо. Старушка накапала в ложку лекарства и потянулась, чтобы дать его своему мужу. В этот момент и умерла с рукой, протянутой для помощи любимому. Ей и самой было, наверное, плохо, но она думала не о себе. Ей не требовалось времени для размышления, ибо она всей своей жизнью, до самого последнего мига исполнила заповедь любви.

Один монах говорил, что человек умирает либо когда не может сделаться лучше, чем есть, либо когда не собирается исправиться. Но если еще имеется надежда на преображение, мгновения для покаяния ему даются. В некоторых странах приговоренных к смерти спрашивали об их последнем желании, не хотят ли они очистить свою душу на исповеди. И если исповедовались от всего сердца, то священник от имени Господа провозглашал:

— Я, недостойный иерей (он называл свое имя), прощаю и отпускаю твои грехи.

Все верующие молятся в церкви об этом спасительном мгновении, прося:

— Только дай нам, Господи, прежде конца покаяние.

— Так нужно ли желать мгновенной смерти, дружок? — обратился батюшка к Рыжему.

Тот нахмурился. Он явно уже понимал свою неправоту, но признаться в этом ему не хотелось.

— Во время Отечественной войны, — задумчиво сказал отец Павел, — связисты слышали, как летчики из горящих самолетов молили: “Господи, прими мою душу!” Но эти секунды им давались. А один летчик после взрыва услышал: “Будешь священником!” — и, выйдя из госпиталя, стал им.

Кому-то нужны секунды, кому-то часы, кому-то годы для встречи с вечностью.

— Какой еще вечностью? — пробурчал Рыжий. — Умереть, уйти в небытие, дорогой, никому не удастся. Мы обречены на бессмертие. А вот каким оно будет — зависит от нас, от каждого прожитого нами дня.

Теперь вспомним вопрос: для чего Господь послал старца к Пушкину предупредить о скорой смерти?

— Чтобы тот приготовился к ней, — догадался Рыжий. — Да, ему было дано еще сорок пять часов.

Казни вечные страшуся,

Милосердия надеюсь:

Успокой меня, Творец.

Но Твоя да будет воля,

Не моя. — Кто там идет?

И что сделал Пушкин, когда узнал, что до перехода в иной мир остаются часы?

— Он послал за священником, — напомнил Серафим. — Да. За первым, кто будет близко. Таким оказался отец Петр. Исповедав поэта, он, потрясенный, со слезами рассказывал: —Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне верить или не верить, но я скажу, что для себя самого желаю такого конца, какой он имел. — Вспомним и то, — дополнил Серафим, — что Пушкин перед своей кончиной простил своего убийцу — Дантеса. — Да. Это важнейший момент, — подтвердил отец Павел. — Уходя в иной мир, он уносил с собой чистое сердце, сердце без зла и греха.

А о чем мы задумаемся в последние часы, которые даст нам Господь? Будем ли молить Его о прощении наших грехов, о нашем светлом воскресении? Тут кто-то сомневался — будет ли оно. Ты, кажется, мой дружок? — обратился батюшка к Рыжему.

— Ну, я. И что? — с вызовом ответил тот. — Так плохо. Это же главный вопрос нашего

бытия. Тебя как звать? — Рыжий. — Я не про кличку, а про твое святое имя спрашиваю. — Вовка. — Стало быть, Владимир. Может, тебя назвали в честь святого князя Владимира, освятившего Русь светом Православия? — Не знаю, — хмуро потупился Володя. — Да он и родителей своих не знает, — пояснил Леонид. — Бездомным был, пока его не приютила бабка Матрена. — Есть и отец, и мать, — поправил батюшка, — он же не с другой планеты спустился.

Только Володя о них не знает. Как и не знает, что есть у него Небесная Мать — Богородица Пресвятая и Отец Небесный — Господь. Бог для нас Царство приготовил, о котором нет даже слов, чтобы описать. Ты в Него пока не веришь? Напрасно. Отец наш, Господь Иисус Христос воскрес, и мы в свой час воскреснем. Только бы успеть очистить свою душу покаянием. Помоги нам Бог! — отец Павел потрепал рыжие непокорные волосы подростка.

Когда утихли волейбольные игры и молодежь разместилась у костра, отец Павел предложил задавать вопросы. Рая решилась спросить о наболевшем:

— Опасно ли жить в доме, принадлежавшем раньше колдунье?

— А что именно вас там беспокоит? — осторожно поинтересовался священник.

— Мне бывает в нем страшно. Порой кажется, что рядом кто-то есть. Зажгу свет — никого, а все равно страшно. — Крыша поехала, — сострил Лёня. — К психиатру пора обратиться. — У самого давно крыша поехала, — обиделась Рая. — Лучше бы помолчал, а то я и про тебя рассказать кое-что могу. — Ну, расскажи, расскажи. Попробуй! — с угрозой огрызнулся Леонид. — Не надо ссориться, молодые люди, — остановил отец Павел. — Лучше посоветуемся, как девушке дальше быть. — Освятить дом. И не только дом, а все хозяйство, — прозвучало несколько голосов.