Серафим спокойно выдержал паузу, желая увидеть реакцию присутствующих. Те осуждающе посматривали на Леонида, а один старик ответил за всех:

— Не любо — не слушай, а нам не мешай. — Я не свалился, — поправил Серафим. — Меня священник благословил провести беседу перед освящением домов. Кстати, отец Павел передал книги для вашей будущей библиотеки. Он напомнил завет старцев: “Без слова Божия спастись нельзя”. Бог сподобил — и у вас теперь будет маленькая духовная библиотека. Пусть она поможет вам найти ответы на запросы вашей души.

Стол окружили со всех сторон. Серафим и Семен улыбались, наблюдая, как сельчане выбирают книги.

Семен позвал на сороковины односельчан помянуть маму свою, Анастасию Ниловну. Пригласил и отца Павла. Помянули ее добрым словом. Старики говорили: побольше бы таких людей, так всем бы жилось теплее. Согревала она. Дай ей Бог Царствия Небесного!

Хорошо посидели. На душе у людей действительно теплее стало, словно очистились от одной мысли о Ниловне да после поминальных молитв.

Потом встал Семен и зачитал письмо матери, к нему обращенное, да недописанное.

—“Семен, Семенушка, где ты, мой родной?”

Боюсь, не увижу тебя, а так бы хотелось посмотреть, каков ты теперича. Болит мое сердце о тебе, что с тобой потом станет. Вот если б ты с Тамарой повенчался, мне бы на том свете спокойно было.

Хорошая она, Тамара, добрая, чистая, что бы о ней злые языки ни судачили”.

При этих словах некоторые взглянули на Лёню, тот невольно опустил голову…

—“А уж какая сердечная, — продолжалчитать Семен, — за мной, как за дитем беспомощным, ухаживает. Всю меня обмывает, кормит, как доченька. Уж ты, если не загулял где на стороне, проси ее себе в спутницы. На то даю тебе материнское благословение. А еще поручаю тебе…” На этом остановилось мамино послание.

Так и не довелось мне узнать ее поручения…

Что же до спутницы жизни, то, батюшка, хоть и не вышел срок, положенный после смерти моей мамы, но прошу благословить нас с Тамарой на венчание.

В наступившей тишине прозвучал мягкий голос отца Павла:

— Для венчания нужно согласие невесты.

Встала Тамара и, перекрестившись, сказала: —Я согласна.

Все изумленно зашептались:

— Как? Она заговорила? Поправилась? — Простите меня, люди добрые, — поклонилась Тамара. — На время заключения Семена я взяла на себя обет молчания. Так мне было легче дождаться его. Простите.

Возникший шум остановил отец Павел, который, встав, сказал:

— Раз на то была и воля Анастасии Ниловны, готовьтесь к венчанию. Да благословит вас Бог!

Утром по деревне разнеслась весть: Лёню увезла “скорая”. Что случилось, никто толком не знал. Николай с Серафимом пошли выяснять к его матери, но дом был закрыт. Соседи подтвердили: да, Леонида на носилках погрузили в машину, и мать уехала с ним.

Николай и Серафим с трудом дозвонились до районной больницы. Там подтвердили, что поступил к ним больной с переломом ноги. Лежит уже в гипсе. Надо решать, что с ним делать. Теперь за ним полный уход нужен, а мать старая. В больнице коек свободных нет, да и санитарок не хватает.

— А вы кто ему будете? Родные? Что? Что?

Алло! Алло! Плохо слышно. Родные? — Все мы родные, — проговорил Николай и пообещал: — Скоро приедем. Пусть не волнуются.

Он посмотрел на Серафима.

— Все слышал?

— Да. — Машину срочно надо. Попросим Раю.

Рая быстро собралась, и они поехали.

Встреча была почти безмолвной, только мать охала и причитала. Лёня был хмурым.

Николай и Серафим бережно разместили больного в машине. Рая осторожно рулила, старательно объезжая колдобины. Ехали молча, лишь мать шептала:

— Господи! Господи!

Лёня лежал, скованный гипсом. Он мог шевелить только руками, головой да пальцами ног. Невеселые мысли одолевали его.

Сколько ему придется пребывать в этом гипсовом плену? Все вдруг стало проблемой — умыться, поесть, даже туалет. Он превратился в беспомощного младенца, словно новорожденный. Но мать не в силах была поднимать его. Как быть?

Когда поймали с поличным Гришку, всем стало ясно, кто того подослал. Леонид чувствовал, что все деревенские отвернулись от него, и не только пацаны, но и взрослые, старики.

В памяти всплывали слова, сказанные отцом Павлом: “Нет ничего тайного, что не стало бы явным”.

Да, теперь каждый догадывается, кто пустил сплетни о Тамаре с Серафимом.

— Какой же я дурак, что слушаю всякие голоса! Как теперь бабки обо мне судачат! Все склоняют меня, а кое-кто наверняка даже радуется, что я ногу сломал. Долго ли мне так валяться? — Лёня осмотрел голые стены, на которых не за что было зацепиться взглядом. — Кажется, Серафим приводил чьи-то слова: что в душе, то и на стене. А у меня на стенах пусто. Лишь пожелтевшее фото в углу. Кто там — никогда и не думалось. Что это были за люди, какой след оставили на земле? Может, расспросить мать о них? Как-никак корни рода. Мне на всех было наплевать. Разве не так? Что лгать-то самому себе?

Для Лёни это были лишь выцветшие лица — и все. Про отца он знал. Поехал за длинным рублем, да и исчез — другую семью где-то завел.

Не было в комнате и книг. Комарихину куда-то запрятала мать.

— Видя мою беспомощность, вздумала меня перевоспитать. Всегда тихая, вдруг настырность проявляет. Не спросив моего согласия, квартиру освятила, когда я где-то шлялся. Вернулся — книги нет. На стенах какие-то знаки с крестами. Помню, вспылил тогда, в ярости кричал матерно, залез на табурет, чтобы кресты уничтожить, и тут-то грохнулся, потеряв сознание.

Теперь я в нокауте, а кресты остались.

Отец Павел часто повторял:

— Нет ничего случайного. Все дается Господом для чего-то. — Может, и табуретка развалилась не случайно?

В дверь тихо постучали. Кого это принесло?

— Кто там? Войдите!

Вошел Серафим, поздоровался.

— Чего тебе? — настороженно спросил Леонид. — Зашел узнать, чем помочь.

Лёне хотелось гордо заявить, что и без него обойдется, но помощь пришлось принять, куда денешься? К тому же Серафим спросил:

— А если бы со мной так случилось, ты бы помог?

Лёня промолчал.

Без лишних слов Серафим осторожно и ловко делал необходимое, как опытная сиделка, вернее, как опытный медбрат. Открыл окно, помог умыться, поставил еду.

— Тетя Тамара прислала.

Леонид собирался отказаться, но каша и биточки так вкусно пахли, что он быстро все съел.

Серафим закрыл окно, собрал посуду и тихо вышел. Лёня прошептал вдогонку:

— Спасибо, — глаза его увлажнились.

Лёня был не на шутку встревожен: по ночам стала выть его дворняга. Мать вздыхала:

— Ох, не к добру это, не к добру…

Леонид и сам где-то читал, что такое бывает перед большой бедой — болезнью или смертью. Даже слышал, как в Спитаке, накануне землетрясения, несколько ночей выла собака. Вот и Буян завыл. Что-то жуткое было в этом вое.

Может, заболел? Мать осматривала его всего, проверяла, нет ли занозы в лапах. Нет. Внешне пес был здоров, только поглядывал жалобно, повизгивал, словно жалуясь. А по ночам выл протяжно, к небу взывая.

— Когда это началось? — пытался восстановить в памяти события Лёня.

Не зная, чем себя занять, он, словно на экране, мысленно прокручивал день за днем минувшие недели. Но очередность эпизодов перепутывалась в сознании, а главное, их суть, смысл оставались для него сокрыты.

Почему воет пес? За что он пригвожден к постели, закован в гипс? Неужели за то, что замахнулся на крест, нарисованный при освящении на стене?

Говорят, нет ничего случайного. Теперь он беспомощный лежит под этим крестом, и мать, оставляя одного, троекратно крестит. Первое время Леонид возмущался, грубил ей, называл темной бабкой, а она все равно крестила.

Как-то он задремал и в полудремоте ощутил особую свежесть. Открыв глаза, он догадался: мать окропила его святой водой. Голос тайного советника вопил внутри: