— Ах, вот что… Тогда мне кое-что стало ясно.

— Что тебе ясно? Им плохо оттого, что ты не похож на них! Никто не верит тебе. Считают, что вся твоя вера — сплошная показуха. Никто не верит ни в какие святыни. Их нет! Их придумали!

— Бедняги, — вздохнул Серафим и обернулся, — Неужели они в кустах? Кто же там?

Он шагнул к зарослям. Кустарник зашевелился и зашуршал.

— Да, действительно готовился фоторепортаж с места события, — Серафим посмотрел на Раю: — И ты согласилась? Зачем?

— Для забавы. На память.

— Напрасно, каждый миг нашей жизни уже запечатлен для Страшного суда.

— Какого еще суда?

— Ты что, не знаешь?

— Нет.

— После второго пришествия Господа все предстанут на суд Божий — и мертвые, и живые. И все плохие дела наши, нераскаянные, обнажатся.

— И мой пуп?

Серафим засмеялся:

— И пупик. Так что — успей покаяться, пока Церковь зовет.

В этот момент с другого берега донесся колокольный звон, призывающий к святой службе.

— Не зря сказано: сколько радости на небесах будет об одном грешнике кающемся.

— Ну, покаялся — и что?

— Эти грехи с тебя снимутся, если начнешь новую жизнь.

— Понятно: можно грешить и каяться, грешить и каяться. Ну, не лицемерие ли это?

— Бог же видит наши сердца. Лукавую исповедь Он не принимает.

— Да, тут есть о чем подумать.

— Подумай.

Оставшись одна, Рая какое-то время слушала благовест, а потом, не понимая себя, перекрестилась.

Тетя Тамара была чем-то обеспокоена, даже подавлена. Серафим прямо спросил ее:

— Что-нибудь случилось?

— Маме Семена все хуже и хуже. Соседки не оставляют ее одну. В эту ночь я с ней буду. Не теряй меня.

— Да-да. А как молиться о ней?

— Имя ее Анастасия. По батюшке Ниловна. Она трудную жизнь прожила. Вот и Семен не простой сынок оказался. В тюрьму угодил. Разве для материнского сердца это легко?

— За что же его посадили?

— Лучше спроси — за кого?

— За кого? — догадываясь, спросил Серафим.

— Да за меня, грешную, — тетя Тамара закрыла лицо рукой и покачала головой.

— Как же так, тетушка?

— Мы с Семеном дружили, но он и курил, и выпивал крепко. Как заговорил о свадьбе, я прямо сказала: пока он пьет и курит, ни о какой семье речи быть не может. Я только пединститут закончила. Меня сюда учительницей направили, в селе культуру поднимать. Вот я себя борцом и чувствовала — все с маху рубила. Он даже пытался обуздать свои привычки, но тут появился соперник из соседнего села. Молодой, интересный. Меня стал обхаживать, сватов обещал прислать. А я ни тому, ни другому согласия не давала. Семен настаивал, чтобы я определенно ответила. Я колебалась. Знаешь, выходить за выпивоху опасно: всю жизнь можно поломать и себе, и детям. Хоть и нравился он мне, но я не решалась. Все тянула, тянула.

Соперник тоже ждать не хотел. За помощью пошел к Комарихе, к колдунье, чтобы она меня к нему приворожила. Комариха ко мне повадилась, что-то испить уговаривала.

Семен, как узнал, ворвался к ней, посадил ее в погреб да на крышку сундук придвинул. Она там сутки просидела, пока соседки не спохватились — куда ведьма исчезла?

Вытащили. Та подала в суд на Семена. Обвинила его еще в какой-то краже. Деревня гудит. Многие меня осуждают. Да и я сама места не находила. Как после этого детишек учить?

Семена забрали. Тому сопернику я сразу отказала: поняла, что никто другой, кроме Семена, мне не нужен. Адрес узнала, написала, что виню себя, что ждать буду и на весь его срок беру обет молчания.

Для деревенских в записке на внезапную нервную болезнь сослалась. На ферму пошла работать. Там молчать можно, буренки и без слов тебя понимают.

— Но почему ты взяла именно обет молчания?

— Чтобы легче было сохранить себя. Тот, кто сватался, мгновенно забыл дорожку к моему дому. Да и соседушки перестали сплетнями донимать. Грешит не только тот, кто праздное говорит, но и кто слушает. Святой Дух тогда покидает тебя. Так старцы учат, да и сама я это заметила.

А с Ниловной нам вдвоем и помолчать хорошо. Она письма Семена дает мне читать. В последнем он писал, что срок ему убавят. Дай-то Бог! Привет мне посылал.

— А если вернется даже не таким, а хуже? Тюрьма редко кого красит. Что тогда?

— Ох, дорогой, я сама этого боюсь. Но мне вспоминается часто одна притча. Шел Христос со Своими учениками под палящими лучами солнца. Нигде ни деревца, ни ручейка. Долго шли. И вот повстречался им на пути дом. Попросил Господь хозяина воды, жажду утолить, а тот прогнал их.

Идут дальше, и попадается еще домик. Вышла им навстречу милая девушка. Напоила всех, предложила посидеть в холодке, фруктами угостила. Путники с благодарностью приняли ее гостеприимство, передохнули и пошли.

Ученики спрашивают:

— Господи, что ждет в будущем эту добрую девушку?

— Она выйдет замуж за того скрягу.

— Как? — поразились все Его спутники.

— Разве это справедливо?

— Да, ей будет трудно. Всю жизнь она промучается с ним, но в конце дней своих он станет другим человеком. И в Бога поверит. Такова бывает цена спасения.

— Ты думаешь, — осторожно спросил Серафим, — что Семен — твой крест?

— Не знаю, Серафимушка, но я готова ко всему, а там — как Господь даст. Лишь бы вернулся скорее.

Утром опять явилась Рая.

— Действительно, она опасна, — подумал Серафим.

Рая, опережая его мысли, сказала:

— Я хочу спросить тебя. Может, ты что посоветуешь. Не знаю, с кем и поговорить.

— Вряд ли я смогу быть тебе чем-либо полезным. Но садись, — он указал на скамейку в беседке.

— Я ведь и вправду боюсь входить в дом, где живу, — присев, начала гостья. — Мне кажется, будто в нем что-то на меня давит. Сны дикие снятся. Ты в колдовство веришь? — вдруг спросила она.

— Есть такое зло на свете, есть.

— Так в этом доме колдунья жила. Говорят, она мучительно долго умирала. Ее хату никто не хотел покупать. Вот дом по дешевке нам и достался. В нем будто что-то витает. Мы и мыли, и скребли, проветривали, все вещи ее выбросили, а все равно там тяжко, даже жутко.

— Так освятить надо и самим исповедаться.

— Считаешь, поможет?

— Уверен. Я читал об этом. Есть много историй…

— Тут в своих историях не разобраться. Лёня был славный паренек, да незадолго до смерти колдуньи зачастил к ней. Она, говорят, ему книгу какую-то старинную передала. Боюсь, что он не только сам колдует, но и пацанов втягивает. Вот и мне поручение дал тебя на посмешище выставить. Заманить в дом. А они, если не включу свет две-три минуты, ворвались бы всем скопом. Дверь-то оставалась открытой. Он первым бы и похохотал. Не удалось. Ты вовремя сбежал.

— То-то мне показалось, что когда я от тебя вылетел, кто-то едва успел в сторону отскочить.

— Он, конечно, или Рыжий.

— А если бы я “клюнул”? Что тогда?

— Лёнька бы не допустил. Да и я лишь забавлялась. Когда не получился номер ночью, он придумал заснять тебя на берегу в подходящий момент для всеобщего обозрения. Надо же ребятам позубоскалить. Вожак был уверен, что после происшедшего я буду вспоминаться тебе, ты не выдержишь и полезешь обнимать меня. Тут они, предварительно щелкнув аппаратом, из кустов бы и вылезли. Ему хочется унизить тебя. Лёнька явно ревнует меня, чувствует, что ты мне нравишься. Он давно меня “клеит”, но напрасно. У меня в душе тоже что-то есть, не думай, что я… Слышала о нем: одну хорошую девчонку поматросил и бросил. Теперь задумал на меня перекинуться. Ничего у него со мной не выйдет. Но как ты могла дать согласие на такие опыты?

— Мне самой было интересно узнать, кто ты есть на самом деле. Не верила я тебе.

— А о Лёньке еще надо подумать: если он колдовать учится, можно ли с ним даже разговаривать. — заметил Серафим. — В прежние времена…

— Я знаю, — кивнула Рая, — читала. Не думай, что я такая уж темная.

— Грамотных сейчас много. Однако духовно слепых полно. Читают чепуху во вред душе. Без святых книг нынче спастись нельзя — так старцы учат.