Одна из старушек заметила Усова, повернулась к нему.

— Видишь, милый, чудо! — кивнула она в сторону иконы. — Мы тоже не ведаем, как она тут объявилась, шли мимо и заметили. Бог нас не оставил, Бог нас любит, слава Богу.

Старушка перекрестилась.

— Да, да, — торопливо произнёс Усов и тоже, вслед за старушкой, неумело перекрестился, оглядываясь по сторонам.

Усов приблизился к молившимся старухам.

Он хотел узнать у бабушки, с какой она улицы, но та тихим голосом продолжала:

— Второе это чудо, милый, второе. А первое было, почитай, больше году назад, у нас же, в Торжке.

— Какое первое? — удивился Усов. — Не помню.

Он, как ему казалось, знал обо всех событиях в городе и не мог пропустить что-то важное.

— На Троицу, на Ильинском храме было, — вспоминала старушка. — Али не слыхал?

— Не слыхал, — сознался он.

— На колокольне явился Господь, а на площади было полно люду, и кланялся Господь всем с колокольни и крестом осенил всех, я сама была и видела. Вот, милый, не оставил нас Бог.

И старушка опять стала усердно креститься и класть земные поклоны.

Пока они говорили, к колодцу собирался народ. Какой-то мальчик, в старой ушанке и потрепанной фуфайке не по размеру, подошёл к иконе и дотронулся руками.

— Мама, она настоящая! — радостно крикнул мальчик.

— Нельзя её трогать, — сделала мать замечание сынишке.

Александр Александрович отошёл в сторону, какое-то время он наблюдал, как у иконы собирались и толковали люди.

Усов, переживая то, что поведала старушка, побрёл домой, надо было заделать вылетевшее из окна стекло, а то ночью замёрзнешь. То там, то тут он замечал следы налёта. Часовню на развилке дорог снесло взрывом, а сама Богоявленская церковь была разбита, уцелело здание рядом, да бывшие конюшни.

Лишь разборная колонка Арбузовского водопровода, сделанная из больших деревянных плах, стояла, будто и не было никакой бомбёжки. Словно тот самый Арбузов — мастер, что следил за водопроводом и в честь которого народ окрестил водопровод, приказал колонкам и трубам не поддаваться фашистским бомбам.

Когда два дня назад генерал Иван Степанович Конев приехал в Калинин, был уже вечер. Прошедшей ночью фашисты садистски бомбили город. Везде полыхали пожары. Зарево от них видели даже в Старице и Торжке — за десятки километров. Мнилось: наступил конец света, ядовитая мгла поглотила живое и лишила людей разума.

И в тот вечер, когда появился генерал, враг продолжал крушить всё подряд, увы, без должного наказания за своё черное дело. Противовоздушной обороны практически не было, её только создавали в спешном порядке. Перепуганные горожане прятались в укрытиях. Ходили слухи, что Калинин сдадут без боя, мол, уже и десант фашистский высадился.

Слухи порождали хаос и панику.

Иван Степанович рассеивал эту панику, как мог.

Из областного военкомата генерал поспешил в обком партии. Там его встретил первый секретарь Иван Бойцов. К нему в кабинет зашли несколько членов бюро обкома. Генерал доложил собравшимся, что назначен заместителем командующего Западным фронтом.

— Надо остановить фашистов, рвущихся к Москве, не сдать Калинин, отстоять Торжок, — обозначил свои задачи И.С. Конев.

Бойцов слушал генерала, чуть подавшись вперёд.

Пряди чёрных волос свисали ему на высокий лоб, губы были плотно сжаты. Первый секретарь обкома пристально смотрел на Конева, будто изучал, взвешивал, на что тот способен. Сам Иван Павлович уже три года руководил Калининской областью. Он совершил немало добрых дел, но все достижения одним махом перечеркнула война.

— Тяжело, Иван Степанович, на душе, — вздохнул Бойцов. — Нет, я не жалуюсь, не плачу в жилетку. Но посудите сами, какое тут будет настроение. Из 69 районов фашисты заняли уже 38. Зверствуют везде, издеваются над населением, всё уничтожают. Вчера захватили Зубцов и Погорелое Городище. Рвутся к Ржеву. Сегодня утром, мне только что доложили, заняли Старицу. Того и гляди — сюда придут, окаянные.

— Я понимаю, товарищи, ваши чувства, очень даже понимаю, — кивнул генерал. — На фронте мы насмотрелись на фашистов, знаем про их зверства. Но сейчас не о том речь. Да, обстановка у вас серьезная, тяжелая, но не безнадёжная. Нужно действовать срочно, безотлагательно. Во-первых, дать команду на эвакуацию населения, вывезти банки, ценности государственные, важные документы. Во-вторых, создать отряды ополчения, истребительные батальоны, готовить город к обороне. Надо действовать немедленно, слаженно, по тревоге. Времени на раскачку нет!

— Мы всё это уже делаем, товарищ генерал, — ответил Бойцов. — С учётом обстановки ускорим мобилизацию, я и члены бюро примем меры.

— Хорошо, — генерал встал. — Держите меня в курсе. А сейчас я поеду на вокзал, на станцию должны прибыть воинские части, их надо передислоцировать.

Ему повезло. Как раз подошёл эшелон, в одном из вагонов находился штаб 5-й стрелковой дивизии 22-й армии. Ещё чуть раньше сам же генерал приказал ей следовать под Можайск, но положение на фронте быстро менялось, нужно было это учитывать. Переговорив с комдивом, Иван Степанович связался с генералом В.А. Хоменко, командующим 30-й армией, приказал ему включить прибывшую дивизию в состав этой армии.

Утром командира дивизии Петра Сергеевича Телкова и комиссара Павла Васильевича Севастьянова вызвали в обком партии, где их ждал Иван Степанович Конев. Он выглядел усталым, озабоченным. Начал без всяких предисловий.

— Вашей дивизии командующий фронтом поручает оборонять Калинин, — озадачил он. — Хотели вас под Москву отправить, но немцы уже на подходе к Ржеву, обходным путём движутся сюда, в Калинин. Занимайте оборону без всякого промедления, каждая минута теперь на счету.

Он бросил взгляд на одного, потом на другого, добавил:

— Хочу сразу предупредить: за сдачу города командир и комиссар дивизии будут строжайшим образом наказаны.

Телков промолчал. А Севастьянов, вскинув голову, попросил генерала дать ему слово.

— Наказать нас двоих, товарищ генерал, даже расстрелять — дело нехитрое, — начал комиссар, — а оборонять город с такими силами — куда сложнее. Не могли бы вы чем-нибудь помочь? У нас только два полка. Когда прибудут остальные — неизвестно. Сами знаете, что творится на железных дорогах. Подкрепление нам нужно, товарищ генерал.

— Обороняться будете составом, который налицо, — отрезал генерал. — Прибудут остальные части — хорошо, не прибудут — это не снимает с вас ответственности. Никаких резервов у меня под рукой нет.

Севастьянов нахмурился и замолчал.

Это настроение комиссара не ускользнуло от взгляда Конева.

— Хотя, подождите, — Иван Степанович достал записную книжку. — Я отдам распоряжение, чтобы вас подкрепили маршевой ротой и отрядом слушателей Высшего военно-педагогического института. Да, и ещё: попрошу секретаря обкома партии товарища Бойцова, чтобы он направил вам несколько отрядов народного ополчения. Другого ничего нет. Приступайте к выполнению приказа. Желаю успеха!

Командиры дивизии вышли от Конева немного расстроенными. Но им некогда было разбираться в своих чувствах, надо было занимать оборону.

Обрадовало уже то, что генерал сдержал своё слово.

Маршевая рота появилась у железнодорожного вокзала станции Калинин.

Севастьянов с изумлением оглядел курсантов.

— Что у вас за оружие? — подошёл он к одному из них.

— Винтовка, товарищ командир, — бойко ответил тот.

Комиссар взял её в руки. Учебная винтовка, к тому же казённик у неё не заводской, а самодельный, просверленный. Севастьянов поразился такому оружию.

— Стреляет? — спросил он.

— Не знаю, — признался курсант.

— А это плохо, что не знаете, — усмехнулся комиссар. — Немцы попрут, тогда мгновенно узнаете, что к чему.

Было видно, что из винтовки не убьёшь фашиста, даже при самой ярой к нему ненависти. Наверное, можно такое оружие применить только в штыковой атаке, в рукопашном бою.