Особенно зверствовали «хозяева» в организованном ими «Ржевском городском концлагере». В постройках базы «Заготзерно», некоторые из них стояли без крыш, загоняли узников, многие спали на голой промёрзшей земле, друг на друге, в несколько слоев. Военнопленным и партизанам не давали воды, кормили дрянь-жидкостью под названием баланда; беспрерывно дымил крематорий, сжигая трупы.

Ржев фашисты взяли налегке, полагая, что таким же парадом они войдут и в Калинин. Но фрицы просчитались, вышла осечка. На подступах к областному центру их встретил мощный огонь, атаки наших бойцов. Немецкое командование недоумевало: откуда силы у Красной армии? Ведь она же, по их мнению, фактически вся была окружена и уничтожена под Вязьмой!

Откуда у русских такое ожесточённое сопротивление?

Превосходя советских бойцов в живой силе примерно в десять раз, используя быстрые танковые и моторизованные группы, фашисты потеснили батальоны 5-й дивизии и полки народного ополчения. Но с ходу, быстро они так и не смогли занять полностью город ни с запада, ни с севера, ни с юга. Бои шли круглые сутки, в бой вступали новые части Красной армии. Завязались настоящие танковые сражения у Горбатого моста, у южного выезда на Москву. Фашисты несли потери в танках, пушках, личном составе, каких им ещё не приходилось нести за все четыре месяца войны на Восточном фронте.

Тем не менее, находясь в эйфории от победы, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок поспешил уведомить Берлин, что Калинин взят полностью, что он успешно развивает наступление на Москву, хотя немцы не продвинулись дальше железнодорожного вокзала.

Когда же им всё-таки удалось занять часть центра, фашисты попытались прорваться на Бежецк. Двигаться в том направлении можно было только по довольно узкому мосту через Тверцу, притоку Волги. Но, опережая врагов, с той стороны — с бежецкой, к мосту подошла батарея лейтенанта А. Кацитадзе и один стрелковый батальон. В батарее имелось четыре противотанковых орудия. Комбат, умелый маскировщик, поставил два орудия во дворе с глухим забором, их нельзя были увидеть даже в бинокль, а два других спрятал в стороне, на фланге.

Бойцы артиллерийских расчётов понимали: если фрицы прорвутся по мосту на их берег, то деваться некуда. Чтобы не погибнуть, надо было одержать верх, иначе — смерть.

Танковая колонна фашистов со стороны центра появилась, когда наши артиллеристы уже расставили орудия и были готовы к бою.

Головной немецкий танк прибавил обороты, он рассчитывал на большой скорости проскочить мост. За ним усилили ход и другие бронемашины.

В тот момент, когда головной танк доехал до середины моста, на берегу открылись ворота забора, и оттуда грянул пушечный залп. Снаряды резанули по фашистскому танку, разорвали ему гусеницу, и он, не успев скинуть обороты, развернулся поперёк моста. Второй запл пробил броню подбитого танка, и он загорелся.

В колонне возникла паника.

Другие танки не могли развернуться на узком пространстве моста, и вскоре также были расстреляны в упор бойцами батареи лейтенанта Кацитатдзе.

Над Тверцой полыхал костёр из трех фашистских танков.

Через какое-то время враги попытались стащить с моста горящие машины, но потеряли ещё один танк.

До конца суток фашисты уже не делали попыток занять мост.

В тот же самый день генерал фон Бок, заботясь о перспективе своего наступления, издал приказ для войск 9-й, 16-й армий и 3-й танковой группы. Говоря о «дальнейшем уничтожении противника», генерал ставил задачу: группировка «как можно быстрее достигает района Торжок и наступает отсюда без задержек на Вышний Волочек для того, чтобы предотвратить переправу основных сил противника через реку Тверца и верхнее течение реки Мста на восток.

Необходимо вести усиленную разведку до рубежа Кашин-Бежецк-Пестово».

До намеченного фашистами взятия Торжка оставалось ровно 10 дней.

Тяжелый гул со стороны Ржева нарастал, усиливался, приближался.

Гул зловещий, наводивший страх.

И всё-таки самолёты фашистов с чёрными крестами на крыльях возникли над кромкой ближнего леса как-то неожиданно. К их налётам невозможно было привыкнуть.

Дети сразу всполошились.

— Опять летять, опять бомбять! — закричала Маша, самая проворная из девочек, игравших у колхозной конюшни. — Скорей бяжим на Логовежь, под вятлу, а то до дому не успеем.

— Бяжим, бяжим! — громко кричала Маша.

Подружки опрометью кинулись от конюшни. Только мелькали их подшитые валенки, да на ветру развевались платья, вылезавшие из-под телогреек.

Прибежав на берег реки, они, будто птенцы, упавшие из гнезда, забились под коренья раскидистой ветлы, где была вырыта яма, из неё брали песок. Дети почувствовали себя в безопасности.

— Сюда они не полетять, — шепотом уверила подружек Маша Сидорова. — Мы посидим, посидим и пойдём назад, когда они улетять.

Подружки слушались её. Нина Соколова, всхлипнув, сквозь слёзы сказала:

— Меня мамка искать начнёт, она подумает, что меня убили, мамка меня будет ругать.

— Не убьют! — возразила Маша. — Здесь тихо!

В яму, где спрятались подружки, долетал гул моторов, вой падающих бомб, эхо взрывов со стороны села. Но им, сидевшим в яме, казалось, что всё это происходило не рядом, в родном селе, а где-то далеко-далеко, в какой-то чужой стороне.

Так война врывалась в детство деревенских девчонок и мальчишек повсюду в прифронтовой полосе; ломала, коверкала их детство.

И село Марьино не было исключением.

Это село располагалось в двадцати километрах от Торжка, на юго-западном направлении, на знаменитом когда-то почтовом тракте Петербург-Москва. Тракт давно превратился в широкую автостраду, по которой тянулись наши армейские машины, техника, гужевые повозки; за ними фашисты охотились с воздуха. И если летом немцы не трогали населённые пункты, стоящие по сторонам дороги, то осенью наносили по ним авиационные удары, будто деревни являлись военными объектами.

Жить в Марьине стало страшно!

Самолёты с крестами, появлявшиеся внезапно в холодном октябрьском небе со стороны Ржева, не щадили никого и ничего, уничтожали всё подряд. Больше, чем взрослые, этих налётов боялись беззащитные дети, что вполне естественно. Страх нагоняли и местные трагедии. Рядом с Марьиным, в деревне Тетерлево, бомба попала в дом колхозной семьи Волковых, девочку Катю убило насмерть, а её старшую сестру Валентину ранило осколками в спину и ногу. Хорошо, что успели отвезти Валю в военный медсанбат, в нашу воинскую часть, что стояла ближе к Торжку, девчонке спасли жизнь.

Учителя, опасаясь, как бы немцы не начали стрелять в детей прямо с самолетов (для врагов это было удовольствием и развлечением!), отменили занятия в школе. Поэтому подружки Маша, Нина и Вера и решили пойти поиграть в свои секреты у конюшни.

Путешествуя по Руси неоглядной, иногда попадёшь в какое-нибудь село, где, будто в зеркале, отражена душа народа. Таково и Марьино! Открытое для всех, оно вольно раскинулось вдоль тракта, привлекая резьбой на избах, церковью в честь иконы Божья Матерь Казанская, добрыми, хлебосольными хозяевами. В старину в Марьине проживало 600 душ. Здесь к услугам жителей были молочная лавка, трактир, питейное заведение, на горе — кожевенный завод. Умельцы из Марьина славились далеко в округе. Они выделывали овчины, коровьи и козьи шкуры, шили тулупы и обувь, красили шерсть, валяли валенки, ковали в кузнях, нанимались в извозчики и прислугу. И, не оставляя ремёсел, превосходно крестьянствовали. Лён царствовал на полях. Да какой лён! Волокно получалось лучше заморского или азиатского.

Не пустовали фермы и конюшни, скота имели вдоволь.

До войны в Марьине работал славный колхоз «Борьба». Да и в округе, в 14 крупных деревнях, были свои колхозы. Десятки ферм, четыре конюшни, телятники, навесы для техники, риги, склады — не перечислить того, что имели колхозы. Чтобы добро не попало к фашистам, скот угоняли, технику увозили. Но не заберёшь с собой поля! Вокруг Марьина осталось несколько плантаций картофеля, их не успели убрать. И они сослужили добрую службу в голодную осень 41-го. Сюда, рискуя быть убитым или попасть под бомбу, приходили жители, копали картошку, а из неё делали люски — так называли в Марьине картофельные оладьи.