1947 Всё, что было в душе Всё, что было в душе, всё как будто опять потерялось, И лежал я в траве, и печалью и скукой томим, И прекрасное тело цветка надо мной поднималось, И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним. И тогда я открыл свою книгу в большом переплете, Где на первой странице растения виден чертеж. И черна и мертва, протянулась от книги к природе То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь. И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье И как будто пытался чужую премудрость понять. Трепетало в листах непривычное мысли движенье, То усилие воли, которое не передать. И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась, И запела печальная тварь славословье уму, И подобье цветка в старой книге моей шевельнулось Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему. 1936 Соловей Уже умолкала лесная капелла. Едва открывал свое горлышко чижик. В коронке листов соловьиное тело Одно, не смолкая, над миром звенело. Чем больше я гнал вас, коварные страсти, Тем меньше я мог насмехаться над вами. В твоей ли, пичужка ничтожная, власти Безмолвствовать в этом сияющем храме? Косые лучи, ударяя в поверхность Прохладных листов, улетали в пространство. Чем больше тебя я испытывал, верность, Тем меньше я верил в твое постоянство. А ты, соловей, пригвожденный к искусству, В свою Клеопатру влюбленный Антоний, Как мог ты довериться, бешеный, чувству, Как мог ты увлечься любовной погоней? Зачем, покидая вечерние рощи, Ты сердце мое разрываешь на части? Я болен тобою, а было бы проще Расстаться с тобою, уйти от напасти. Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери, Родители первых пустынных симфоний, Твои восклицанья услышав в пещере, Мычали и выли: «Антоний! Антоний!» 1939 Гроза Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница, Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой. Всё труднее дышать, в небе облачный вал шевелится, Низко стелется птица, пролетев над моей головой. Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья, Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке, Эту молнию мысли и медлительное появленье Первых дальних громов – первых слов на родном языке. Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева, И стекает по телу, замирая в восторге, вода, Травы падают в обморок, и направо бегут и налево Увидавшие небо стада. А она над водой, над просторами круга земного, Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы. И, играя громами, в белом облаке катится слово, И сияющий дождь на счастливые рвется цветы. 1946 Ночь в Пасанаури Сияла ночь, играя на пандури, Луна плыла в убежище любви, И снова мне в садах Пасанаури На двух Арагвах пели соловьи. С Крестового спустившись перевала, Где в мае снег и каменистый лед, Я так устал, что не желал нимало Ни соловьев, ни песен, ни красот. Под звуки соловьиного напева Я взял фонарь, разделся догола, И вот река, как бешеная дева, Мое большое тело обняла. И я лежал, схватившись за каменья, И надо мной, сверкая, выл поток, И камни шевелились в исступленье И бормотали, прыгая у ног. И я смотрел на бледный свет огарка, Который колебался вдалеке, И с берега огромная овчарка Величественно двигалась к реке. И вышел я на берег, словно воин, Холодный, чистый, сильный и земной, И гордый пес как божество спокоен, Узнав меня, улегся предо мной. И в эту ночь в садах Пасанаури, Изведав холод первобытных струй, Я принял в сердце первый звук пандури, Как в отрочестве – первый поцелуй. 1947 В новогоднюю ночь Не кривить душою, не сгибаться. Что ни день – в дороге да в пути… Как ни кинь, а надобно признаться: Жизнь прожить – не поле перейти. Наши окна снегом залепило, Еле светит лампы полукруг. Ты о чем сегодня загрустила. Ты о чем задумалась, мой друг? Вспомни, как, бывало, в Ленинграде С маленьким ребенком на груди Ты спешила, бедствуя в блокаде, Сквозь огонь, что рвался впереди. Смертную испытывая муку, Сын стремглав бежал перед тобой. Но взяла ты мальчика за руку, И пошли вы рядом за толпой. О великой памятуя чести, Ты сказала, любящая мать: – Умирать, мой милый, надо вместе, Если неизбежно умирать. Или помнишь – в страшный день бомбежки, Проводив в убежище детей, Ты несла еды последней крошки Для соседки немощной своей. Гордая огромная старуха, Страшная, как высохший скелет, Воплощеньем огненного духа Для тебя была на склоне лет. И с тех пор во всех тревогах жизни, Весела, спокойна и ровна, Чем могла служила ты отчизне, Чтоб в беде не сгинула она. Сколько вас, прекрасных русских женщин, Отдавало жизнь за Ленинград! Облик ваш веками нам завещан, Но теперь украшен он стократ. Если б солнца не было на небе, Вы бы солнцем стали для людей. Чтобы, век не думая о хлебе. Зажигать нас верою своей! Как давно все это пережито… Новый год стучится у крыльца. Пусть войдет он, дверь у нас открыта. Пусть войдет и длится без конца. Только б нам не потерять друг друга. Только б нам не ослабеть в пути… С Новым годом, милая подруга! Жизнь прожить – не поле перейти. |
