1928 Свадьба Сквозь окна хлещет длинный луч, Могучий дом стоит во мраке. Огонь раскинулся, горюч, Сверкая в каменной рубахе. Из кухни пышет дивным жаром. Как золотые битюги, Сегодня зреют там недаром Ковриги, бабы, пироги. Там кулебяка из кокетства Сияет сердцем бытия. Над нею проклинает детство Цыпленок, синий от мытья. Он глазки детские закрыл, Наморщил разноцветный лобик И тельце сонное сложил В фаянсовый столовый гробик. Над ним не поп ревел обедню, Махая по́ ветру крестом, Ему кукушка не певала Коварной песенки своей: Он был закован в звон капусты, Он был томатами одет, Над ним, как крестик, опускался На тонкой ножке сельдерей. Так он почил в расцвете дней, Ничтожный карлик средь людей. Часы гремят. Настала ночь. В столовой пир горяч и пылок. Графину винному невмочь Расправить огненный затылок. Мясистых баб большая стая Сидит вокруг, пером блистая, И лысый венчик горностая Венчает груди, ожирев В поту столетних королев. Они едят густые сласти, Хрипят в неутоленной страсти И, распуская животы, В тарелки жмутся и цветы. Прямые лысые мужья Сидят, как выстрел из ружья, Едва вытягивая шеи Сквозь мяса жирные траншеи. И пробиваясь сквозь хрусталь Многообразно однозвучный, Как сон земли благополучной, Парит на крылышках мораль. О пташка божья, где твой стыд? И что к твоей прибавит чести Жених, приделанный к невесте И позабывший звон копыт? Его лицо передвижное Еще хранит следы венца, Кольцо на пальце золотое Сверкает с видом удальца, И поп, свидетель всех ночей, Раскинув бороду забралом, Сидит, как башня, перед балом С большой гитарой на плече. Так бей, гитара! Шире круг! Ревут бокалы пудовые. И вздрогнул поп, завыл и вдруг Ударил в струны золотые. И под железный гром гитары Подняв последний свой бокал, Несутся бешеные пары В нагие пропасти зеркал. И вслед за ними по засадам, Ополоумев от вытья, Огромный дом, виляя задом, Летит в пространство бытия. А там – молчанья грозный сон, Седые полчища заводов, И над становьями народов — Труда и творчества закон. 1928
Падение Петровой 1 В легком шепоте ломаясь, среди пальмы пышных веток, она сидела, колыхаясь, в центре однолетних деток. Красотка нежная Петрова — она была приятна глазу. Платье тонкое лилово ее охватывало сразу. Она руками делала движенья, сгибая их во всех частях, как будто страсти приближенье предчувствовала при гостях. То самоварчик открывала посредством маленького крана, то колбасу ножом стругала — белолица, как Светлана. То очень долго извинялась, что комната не прибрана, то, сияя, улыбалась молоденькому Киприну. Киприн был гитары друг, сидел на стуле он в штанах и среди своих подруг говорил красотке «ах!» — что не стоят беспокойства эти мелкие досады, что домашнее устройство есть для женщины преграда, что, стремяся к жизни новой, обедать нам приходится в столовой, и как ни странно это утверждать — женщину следует обожать. Киприн был при этом слове неожиданно красив, вдохновенья неземного он почувствовал прилив. «Ах, – сказал он, – это не бывало среди всех злодейств судьбы, чтобы с женщин покрывало мы сорвать теперь могли… Рыцарь должен быть мужчина! Свою даму обожать! Посреди другого чина стараться ручку ей пожать, глядеть в глазок с возвышенной любовью, едва она лишь только бровью между прочим поведет — настоящий мужчина свою жизнь отдает! А теперь, друзья, какое всюду отупенье нрава — нету женщине покоя, повсюду распущенная орава, — деву за руки хватают, всюду трогают ее — о нет! Этого не понимает всё мое существо!» Он кончил. Девочки, поправив свои платья у коленок, разгореться были вправе — какой у них явился пленник! Иная, зеркальце открыв, носик трет пуховкой нежной, другая в этот перерыв запела песенку, как будто бы небрежно. «Ах, как это благородно с вашей стороны! — сказала третья, закатив глазок дородный. — Мы пред мужчинами как будто бы обнажены, все мужчины – фу, какая низость! — на телесную рассчитывают близость, иные – прямо неудобно сказать – на что способны!» «О, какое униженье! — вскричал Киприн, вскочив со стула, — На какое страшное крушенье наша движется культура! Не хвастаясь перед вами, заявляю — всех женщин за сестер я почитаю». Девочки, надувши губки, молча стали удаляться и, поправив свои юбки, стали перед хозяйкой извиняться. Петрова им в ответ слагает тоже много извинений, их до двери провожает и приглашает заходить без промедленья. |
