— Здравствуйте, капитан. — Кажется, Нуррену удалось скрыть волнение в голосе. — Скажите, вам нужна орбита или вы уйдете в гиперскачок прямо с траектории взлета?

— Орбита понадобится, — сказал капитан, щурясь под ярким солнцем, — но не больше, чем на один виток. Нам надо будет взять направление на прыжок.

— Хорошо, — кивнул Бенгт. — Я дам вам орбиту. Сообщите мне, когда будете готовы к взлету.

И он стал подниматься на башенку.

«Лось» взлетел через сорок минут. Капитан вел с Бенгтом обычные стартовые переговоры, быть может, не вполне уставные, но кто их там, на Акаи, знает, какой у них там устав? Во всяком случае, по этим переговорам совершенно невозможно было понять — на борту черноволосая беглянка или же нет. Бенгт провел «Лося» до орбиты, отследил четверть витка, потом капитан по радио попрощался с ним, и мониторы показали «энергодырку» — короткое полевое возмущение, сопровождающее гиперпереход. Вздохнув, Нуррен снял траекторию со слежения и запросил справочную: будут ли сегодня посадки? Выходило, что в девятнадцать по абсолютному, то есть глубокой ночью, будет садиться грузовик с Тол Эрессеа. Раньше же ничего не ожидалось. Бенгт опять спустился на поле и тщательно обошел всю газоотводную канаву, вплоть до законсервированного — то есть ржавого и заросшего травой — взлетно-посадочного узла химракет. Узел он тоже осмотрел, даже сунул голову в стартовый ствол. Черноволосой незнакомки нигде не было. Оставалось предположить, что она ушла на «Лосе» — или выбралась за пределы космодрома… Бенгт вздохнул, возвращаясь на вышку, и сказал вслух, пока никто не мог его видеть:

— Да уж, рыжий Бенгт. Боюсь, не скоро в один день приставят тебе к груди копье дикари с далекой планеты и выпадет шанс спасти беглую преступницу!

Он почесал в рыжем затылке и засмеялся. А когда сел в свое кресло, его личный блокнот показал, что пришла почта. Бенгт взглянул на обратный адрес, и его сердце в третий раз за этот день прыгнуло к горлу.

«Второе командно-техническое училище Космофлота Конфедерации Человечеств, Тол Эрессеа».

Отведя глаза от монитора, Бенгт помолился Вотану, Тору и — на всякий случай — Локи, чтобы не строил гадостей. Потом открыл письмо.

— Вау, — шепотом сказал Бенгт и закрыл глаза.

Дойт открыла глаза и в первую секунду запаниковала: ей показалось, что она в камере-одиночке. Но, оглядевшись, она поняла, что это просто одноместная каюта. Она вспомнила: руки двух девчонок, моющих ее… Полные сострадания глаза мужественного бородача, на руках несущего ее по кораблю… смешной рыжий парень, который так ее испугался, но не выдал… суровая высокая старуха в поселке, напоившая ее молоком и сказавшая «пробирайся на космодром, дочка»… двухметровый ленсман с висячими белыми усами — он демонстративно роняет ключи и, не оборачиваясь, уходит в другое крыло здания участка… (она тогда еще подумала: так разве есть добро в этом мире?..) Уголовницы, которые бьют ее ногами — в живот, в грудь… Начальница этапа, брезгливо бормочущая: «давай, гаденыш, марш к уркам…» Ленсман в порту Ярнхольма — она уже подняла руки, а он ударил ее по ногам так, что она упала и ударилась затылком о бетон…

Тут ей так стало себя жалко, что она едва не заплакала, но сил плакать не было. Она приподняла голову и увидела, что правая рука у нее уложена поверх одеяла, и к ней присоединена капельница. Левой рукой Дойт ощупала себя под одеялом — на ней ничего не было, а синяки вроде бы болели гораздо меньше… С трудом она выпростала из-под одеяла левую ногу, чтобы взглянуть на щиколотку, где была огромная гематома и запекшиеся ссадины от удара этого садиста из Ярнхольма. На щиколотке были три чистых розовых шрама, кожу саднило — ревиталаном, значит, мазали. Дойт дотронулась до головы — голова была налысо острижена; она с невольным стоном приподняла голову, дотронулась до затылка — там болело, но несильно, и запекшейся крови больше не было.

Значит, я на «Лосе», подумала она. Те девчонки… как их звали? — не помню… бородач, который взял на руки — Эвис… Она, как дура, говорила ему: «не трогайте меня, от меня воняет», а он ей спокойно, мягко отвечал: «главное, не волнуйся так, птичка подбитая, сейчас тебя наши барышни обиходят»… Потом ее мыли (вроде бы после старта, она помнила — был гиперскачок, все лежали в креслах). Дальше был провал, она ничего не помнила.

Щелкнула дверь. Ойкнув, Дойт попыталась спрятать ногу под одеяло — не получилось. Вошла одна из тех девчонок, крупная, светловолосая, сероглазая, удивительно спокойная. В руках — поднос с едой.

— С пробуждением, — серьезно сказала она Дойт и поставила поднос рядом с койкой, на тумбочку. — Так. Капельница нам больше не нужна… давай я сниму.

Девушка аккуратно вынула иглу, и не успела Дойт опомниться, как на руке ее уже был наклеен саморассасывающийся пластырь, а девушка, подхватив ее под мышки, помогала ей усесться.

— Тебе сейчас надо есть, есть и есть, — серьезно говорила она. — Ты истощена, много травм — мелких, но на их заживление ушло много сил твоего организма.

Дойт была так ошарашена, что молча принялась есть стандартный космофлотовский обед — куриное мясо с картофельным пюре и горошком, овощной салат, бананы — а светловолосая девушка тем временем принесла ей одежду.

— Мы с Клю подобрали тебе кое-что, а на Телеме — мы идем на Телем — купим тебе нормальную одежду.

Тут Дойт вспомнила: ту девушку, что помладше, зовут Клю, а эту — Ирам. Дойт хотела что-то сказать в благодарность, но Ирам остановила ее:

— Ешь, ешь. Минут через пять придет наш капитан, ему все расскажешь, ладно? А пока ешь.

Дойт действительно была ужасно голодна: она в последний раз ела за сутки до того молока в поселке, когда этап привезли в Берглунд и всех развели — в первый раз за те ужасные дни — по одиночным камерам. Она тогда поела, и тут пришел тот ленсман и из-за решетчатой двери сказал: «вот скоты, как же они ее к уркам засунули?» А когда он повернулся и ушел, на полу лежали ключи…

Дойт опять чуть было не заплакала и, чтобы превозмочь слезы, спросила:

— Скажи, а какое число сегодня?

— Двадцать первое апреля, — удивилась Ирам. — Девять утра по абсолютному. А что?

Дойт смутилась.

— Я решила, что провалялась без сознания несколько дней.

Ирам улыбнулась.

— Да нет, для этого твои дела были недостаточно плохи. Ты плохо питалась, какое-то время, наверное, вообще не ела, тебя били, и жестоко били, но серьезных повреждений у тебя нет — мы тебя обследовали, у нас есть хороший диагност.

— А для чего меня остригли?

Ирам нахмурилась.

— Ты говорила, что была в тюрьме? Так вот, ты там подцепила педикулез.

Дойт допила сок и поставила стакан на поднос. Голод отступил, хотя она, конечно, и еще бы поела, но просить добавки ей почему-то показалось неудобным. Слова о педикулезе не вызвали у нее удивления. Странно, что на этапе она подцепила только вшей.

В дверь постучали.