— Вопрос не так прост, — покачал головой Бернар. — Ливанцы при всем том не марионетки, которыми может манипулировать кто угодно. Наверняка есть и какая-то внутренняя причина.

Никак не прокомментировав слова Бернара, Ибрахим принялся рассказывать об израильских патрулях, которые похищают палестинцев и ливанцев на Юге. Затем вытащил из атташе-кейса стопку документов, которые он подобрал едучи на встречу, и протянул ее Бернару:

— Возьмите. Это дело ливанского шофера Саида Дакира. Машину скорой помощи, на которой он ехал по Дороге к югу от Сайды, остановили солдаты. Его обвинили в терроризме на том основании, что машина принадлежала палестинскому Красному Полумесяцу. Саиду завязали глаза, бросили его в военный грузовик, увезли в Израиль, избили палками и прикладами, переломали все кости на ногах так, что он не может ходить. Затем подвергли пыткам электричеством, о каких рассказывал вчера Педро Ибаньес. Вот фотографии следов этих пыток на его груди. А вот заключение нейтральной медицинской экспертизы о его состоянии.

Перелистав документы и пробежав их глазами, Бернар сказал:

— С этим все ясно, хотя документы написаны очень плохим языком.

— Да? — удивился Ибрахим, — а ливанский коллега, который переводил их с арабского, уверял, что французский — его родной язык!

— Очевидно, он с ним в очень дальнем родстве, — заметил Бернар. — Дело, однако, не в этом. Мне нетрудно все это переписать и сделать пригодным для публикации, но нет смысла этим заниматься, ни одна здешняя газета не возьмется это опубликовать.

— Почему? Ведь все это конкретные случаи, названы имена, приведены свидетельства нейтральных источников, — закипятился Ибрахим.

— Я верю вам на сто процентов и все же не могу это опубликовать, — повторил Бернар, возвращая бумаги Ибрахиму.

— Но почему же? — разочарованно переспросил Ибрахим.

Пристально глядя на него сквозь толстые стекла очков, Бернар медленно проговорил: «Вы знаете, почему. Если мы напишем, что вооруженные солдаты похищают безоружных граждан соседней страны, это серьезное обвинение…»

— Но в документах приведены доказательства и названы подлинные имена…

— Этого недостаточно. Я сказал, что верю вам. Но поверит ли мне главный редактор? И в каком положении мы окажемся, он и я, если получим официальное опровержение, в котором будет сказано, что мы берем под свою защиту террористов?

— Антисемитизм? — пробормотал себе под нос Ибрахим. — Что стряслось с миром?.. Я знал, что столкнусь с трудностями, но не с такими же.

Бернар рассмеялся и взглянул на меня:

— Отчего вы так быстро приходите в отчаяние?

Ибрахим помахал бумагами, которые он держал в руке:

— От всего, что я вижу!

— Но ведь вам известно, что журналист, как и врач, если он хочет жить, должен в какой-то мере дистанцироваться от случаев, которыми он занимается, не думать о них днем и ночью.

— Ибрахим — ангажированный журналист, — пошутил я.

— Даже у ангажированного журналиста, — откликнулся Бернар, — есть своя частная жизнь, свои радости и заботы. Я знаю одного журналиста, который считает себя, как и Ибрахим, ангажированным. С утра на него сваливаются все проблемы мира — войны, голод, преступления. Все это его волнует и тревожит. Но по-настоящему его сердце круглые сутки болит оттого, что его любимый сын, как только стал взрослым и обзавелся семьей, совершенно забыл отца. Не звонит ему и даже не интересуется, жив ли он.

В голосе Бернара звучала неподдельная горечь, и мне показалось, что он говорит не просто о каком-то знакомом журналисте. Даже закралась мысль: а нет ли у него самого родного сына?

Но он быстро справился с собой и обратился к Ибрахиму:

— Вот видите, это очень маленькая проблема, но она может занимать журналиста больше, чем война в Ливане. Успокойтесь, с самого начала нашей беседы вы как натянутая струна. Но вы же хорошо знаете все сложности нашей профессии. Давайте подумаем, что можно сделать с вашими документами…

В этот момент появилась хозяйка кафе Элен с двумя чашками кофе. Широко улыбаясь, она поздоровалась:

— Доброе утро, господа! — и поставила чашки передом мной и Ибрахимом. — Ваш обычный кофе без кофеина, — сказала она мне, а Бернара спросила: Еще чашечку?

Бернар, нерешительно глядя на чашку с остатками кофе, которую он держал в руке, с видимым сожалением произнес наконец:

— Нет, я должен вернуться на работу. Но я, кажется, спрашивал о вашем муже. Если он здесь, передайте ему, что мы хотели бы его видеть.

— Он, конечно, здесь, но занят на кухне, готовит обед для клиентов. Вы хотите, чтобы я его позвала?

— Да.

Элен удалилась, а мы с Ибрахимом вопросительно смотрели на Бернара. Он объяснил:

— У меня для вас сюрприз. Я познакомлю вас с египтянином. Сюрприз не в том, что он египтянин, египтян здесь много, а в том, что он — ваш коллега, журналист.

Я удивился, увидев вышедшего из кухонной двери несколько смущенного человека в белом фартуке. Сняв фартук, он повесил его на крючок, тщательно вытер руки полотенцем и подошел к нашему столику. Я много раз видел его и раньше и при первой же встрече подумал, что он египтянин, хотя он был светловолос и чертами лица походил на европейца. Было в его облике нечто такое, что позволяет единоплеменникам узнавать друг друга. Но в прошлые наши встречи в кафе он не обращал на меня особого внимания и не пытался со мной заговорить. Я даже подумал, что, возможно, ошибся в своих предположениях. А теперь выясняется, что он, плюс ко всему, еще и муж Элен. Он был много моложе ее, по меньшей мере лет на двадцать.

Он молча пожал нам руки все еще слегка влажной рукой, а Бернар представил его: «Господин Юсуф». Потом пододвинул к себе стул и сел на краешек, продолжая молчать и явно смущаясь.

Чтобы подбодрить его, Бернар сказал:

— Ну вот, Юсуф, эти господа — журналисты и ваши соотечественники. Изложите им свое дело.

— Вопрос непростой и требует времени, — сказал Юсуф.

— Понятно, но постарайтесь быть кратким, журналист должен уметь говорить кратко. Юсуф, — обратился ко мне Бернар, — хотел бы издавать здесь арабскую газету и нуждается в ваших советах.

— Вот как! — удивился я. — Вы всего-навсего хотите издавать газету? Вы что, миллионер?

— Нет, — засмеялся Юсуф, — но у меня есть миллионер.

— Даже если это и правда, этого недостаточно. Есть ли у вас опыт издательской деятельности? — спросил я.

— И да и нет. То есть мне не приходилось издавать газету, но я учился на факультете журналистики Каирского университета… несколько лет тому назад.

— А почему уехали из Египта?

С тихим смешком Юсуф спросил:

— Это интервью или допрос?

— Нет, — извиняющимся тоном сказал я, — просто любопытство. Не отвечайте, если вопрос вам неприятен.

— Вопрос абсолютно нормальный. Я учился на третьем курсе и был приговорен к шести месяцам тюрьмы за участие в антисадатовской демонстрации и в стычке с университетской охраной. После вынесения приговора бежал в Ливию, а оттуда сюда.

— Значит, дружище, — улыбнулся Ибрахим, — ты в таком же положении, как и мы…

— Нет, мое положение не сравнить ни с чьим. С тех пор как я удрал из Египта, я видел столько всего…

— Но как ты добрался до… — начал было Ибрахим и оборвал себя, — нет, я не стану участвовать в этом допросе. Ты прав, мы словно судим тебя.

Это было единственное вмешательство Ибрахима в разговор. Он продолжал следить за ним, но, как мне показалось, мыслями был в другом месте.

Элен в это время порхала по кафе, застилая столики чистыми скатертями, раскладывая ножи и вилки и время от времени бросая украдкой взгляд в нашу сторону. Юсуф тоже следил за ней взглядом.

— Конечно, — проговорил Бернар, — я понял все, о чем вы говорили по-арабски. Но хотелось бы знать, к чему пришли? О чем договорились?

— Пока мы только познакомились друг с другом, — ответил я.

Он засмеялся и поставил чашку на стол:

— Боюсь, что на большее у нас нет времени!