За окном зеленели сады. Орозов вспомнил Чуйскую долину, маленький свой Бешкорюк. Весной он утопал в клубах белой пены цветущих яблонь и вишень…

7 июня 1944 года Орозов прибыл в Вену.

8 июня в день открытия конгресса в вестибюле клуба на площади Штайбергплац было многолюдно, но не шумно. Делегаты переговаривались вполголоса, а то и шепотом.

— Ну, что скажете? А ведь Каюм добился своего.

— Каюм? Вы недооцениваете Розенберга и профессора Менде.

— Если говорить точнее, и Шелленберга…

— Но будет ли толк? Одно дело, когда фронт был у Сталинграда, другое — когда советские войска в Румынии.

Шепот смолк. Толпа расступилась. В зал величественно прошествовал Великий Муфти, провожаемый любопытными взглядами.

Все устремились следом.

Канатбаев Карие прогуливался под руку с руководителем Азербайджанского комитета Дудангинским, одним из сторонников власовской компании. По мнению Дудангинского, «все антисоветские силы должны быть слиты воедино». Сам он поддерживал связь с лидером азербайджанской эмиграции в Германии Эмин-Рузель-Заде, который не был допущен к руководству Азербайджанским комитетом, так как слыл сторонником «пантюркизма».

Движение «пантюркизма» противоречило политике Розенберга: германское правительство планировало при оккупации Кавказа организовать там рейхскомиссариат, куда должны были войти Грузинская, Армянская и Азербайджанская республики и области Северного Кавказа. Рейхскомиссаром Кавказа в 1943 году был назначен Шикеданц. С тех пор Шикеданц имел свой кабинет при Розенберге.

Дудангинский и Канатбаев направились в зал. Все уже были на местах. В большом зале наступила тишина.

Отворилась дверь и в зал быстрой, легкой походкой вошли Вали Каюм-хан и фон Менде, за ними — члены президиума.

Когда все расселись, Каюм эффектным жестом поднял над головой телеграмму и застыл в этой позе на несколько секунд.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул он своим высоким, почти женским голосом.

— Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! — пронеслось по всему залу…

Каюм зачитал текст приветственной телеграммы Гитлеру. Снова, как по команде, раздались возгласы приветствий.

Каюм начал вступительную речь.

Выступление его было полно злобой клеветы на большевизм и советское государство. Оно было направлено на оправдание захватнических планов немецко-фашистских руководителей. Каюм восхвалял их как «освободителей», носителей «нового порядка», «прогресса и культуры». Всех своих соперников он заклеймил как саботажников.

В первый день конгресса выступили с докладами заместители Каюм-хана и все руководители отделов комитетов Баймирза Хаитов, Алмамбетов Сатар, Тыныбеков…

За несколько дней в работе конгресса приняли участие не только члены Туркестанского комитета, но и представители других комитетов и подразделений, разведывательных школ и правительственных органов.

На четвертые сутки конгресс избрал Национальное Собрание как высший руководящий орган будущего Большого Туркестана и Национальный Комитет, как исполнительный орган. Президентом стал Вали Каюм-хан.

Было решено считать Туркестан в состоянии войны с СССР. Объявить об этом официально через прессу и через иностранные миссии.

25 ноября 1944 года в Дрезден на торжество по случаю открытия и освящения школы мулл Мулла-шуле, совпавшего с праздником курбан-байрам, съехались важные гости.

В одном поезде на центральный вокзал прибыли Великий Муфти вместе со своим личным врачом доктором Такиди и профессор фон Менде. В отдельном вагоне прибыл начальник VI отдела главного управления имперской безопасности бригадефюрер Шелленберг. На перроне их встречали заместитель имперского наместника Саксонии группенфюрер СС Альвенслебен, доктор Ольцша, профессор Индриси с двадцатилетним сыном Ильзой, руководитель школы Франц Келлингер и около сорока абитуриентов.

Маленький зал переполнен. На минбаре появилась плотная, коренастая фигура Великого Муфти. Тряся жидкой бороденкой, он стал громко выкрикивать слова молитвы.

Ольцша смотрел на истово молящегося старца, облаченного в тюрбан и зеленый халат, и в душе дивился его хамелеонству. Ему было известно, что Муфти сотрудничал с Главным управлением безопасности по разведывательной работе на Ближнем Востоке, с отделом пропаганды Министерства иностранных дел, который даже транслировал его выступления по радио. Он поддерживал тесный контакт с шефом Главного управления СС обергруппенфюрером Бергером. Впоследствии Министерство иностранных дел оценило его деятельность весьма критически и отказалось от его услуг. Только Бергер все еще верил в идею Муфти объединить все магометанские соединения в одну исламскую армию, которая должна под зеленым знаменем пророка бороться против общего врага — СССР.

Великий Муфти перевел дух. Снял очки, протер их платком, торопливо насадил на нос и, постоянно поправляя дужки, стал дочитывать речь:

— Мулла-шуле ставит своей задачей обратить правоверных мусульман к богу, которого отвергли большевики. Мы не должны жалеть сил. Мы должны вести активную борьбу на стороне Германии против врага исламской веры — против СССР.

Муфти сошел с минбара и стал раздавать абитуриентам Коран карманного формата.

Вслед за Великим Муфти выступил Шелленберг. Его речь состояла из общих фраз о предстоящих победах на фронте, о создании Большого Туркестана, о заботе фюрера, проявленной в вопросах подготовки кадров будущего правительства, свидетельством чего явилось открытие Мулла-шуле. В конце своей речи он призвал всех абитуриентов не обмануть надежд фюрера, включиться в активную борьбу с Советской Россией.

«Превосходно! Браво! Браво, Шелленберг!» — про себя произнес Ольцша. Он всегда любил выступления Шелленберга. После них он долгое время ощущал в себе прилив уверенности и силы.

Через три дня после возвращения из Вены ровно в десять ноль-ноль, по вызову Ольцши Орозов прибыл на Момземштрассе.

В приемной секретарша, не отрываясь от машинки, сухо сказала:

— Садитесь.

Орозов отошел в угол, уселся на диван и от нечего делать стал разглядывать мраморный бюст Гитлера. Вошел лейтенант Кайгин.

— Не вызывал? — с ходу спросил он секретаршу.

— Доктор Ольцша занят. Садитесь, — также не поднимая головы, ответила фрау Людерсен.

Кайгин уселся рядом с Ахматом, заулыбался.

— Чему радуешься?

— В Париж едем.

— Зачем?

Кайгин взял под руку Ахмата и увлек за собой в коридор:

— Получаю наследство.

— В Париже? Не валяй дурака.

— Серьезно. Мы едем за наследством.

Ахмат смотрел удивленно на Кайгина.

— Выходит, ты теперь миллионер? — спросил Ахмат.

— Я, получаю в наследство библиотеку Мустафы Чокаева.

«Вот оно что. Ольцша добирается до секретов Мустафы», — думал Орозов. Но подтверждение своей догадки он хотел получить от Кайгина и поэтому спросил:

— А причем тут Ольцша?

— Не понимаешь? Да за этой библиотекой давно охотится Каюм-хан. Он не раз бывал у Чокаевой, но Мария Яковлевна ему не отдала.

— А тебе и Ольцше отдаст? Почему ты думаешь, что эти книги достанутся тебе, если за ними охотится сам Ольцша?

— Ольцшу книги не интересуют. Он хочет завладеть архивом Мустафы.

«Ольцше нужны списки агентов. Списки агентов, которые мне нужны не меньше, чем Ольцше», — подумал Ахмат, а вслух спросил:

— А завещание действительно есть? Ты его читал?

— Сам не читал. Но Ольцша уверяет меня, что завещание у Марии Яковлевны. Я должен уговорить Чокаеву отдать библиотеку.

— А как к этому отнесется Вали Каюм-хан?

— Будет взбешен. Но Ольцша не обращает на него внимания: влияние Каюма на киргизов и казахов уже утрачено.

В коридор вышла фрау Людерсен:

— Вас просит доктор Ольцша!

— Садитесь, — тихо произнес Ольцша. Сам же, высокий и худой, остался стоять у стола. Перед приходом туркестанцев он размышлял над сложившейся ситуацией (англо-американские войска высадились во Франции, в скором времени война будет перенесена на территорию Германии) и пришел к выводу, что архивы Чокаева, интересующие и английскую разведку, могут послужить выкупом за его собственную жизнь…