В комнату вошли два офицера в форме СС.

— Мы за вами, господин Чокаев.

Чокаева отвезли в отель, в котором разместилась германская политическая полиция.

На вопрос Чокаева, за что его арестовали, офицер нехотя пробурчал:

— Было б лучше, если бы вы помолчали.

Больше Мустафа не рискнул обращаться к нему с вопросами. Не менее часа он провел в небольшой комнате вместе с другими арестованными, где его бесцеремонно обыскали. Затем начался допрос. Он рассказал о давних связях с немецкой разведкой, о Кокандской буржуазной автономии, ее провале, о том, как в начале 1918 года он бежал из России и как попал в Турцию, где ему не предоставили работу из-за связи с русской женщиной. Поэтому он и перебрался во Францию. В Париже его жена пела в ночном кабаре, а он работал официантом. Небольшие сбережения — и у них появляется собственное кафе. Чокаев ни слова не сказал об англичанах. Он сослался на помощь турецкой эмиграции, заявил, что на эти средства стал издавать свои журналы.

Фашисты поместили Чокаева в концентрационный лагерь. Весть о начале войны Германии против СССР застала Чокаева в камере военной тюрьмы Шерш-Мади, куда он был водворен с целью детальной проверки. Пожалуй, это было для него самым радостным сообщением. С нетерпением ожидал он сводки о положении на советско-германском фронте. Захват немецкими войсками в первые месяцы войны Белоруссии, Молдавии, Литвы, Латвии, Эстонии, большей части Украины, блокирование Ленинграда, октябрьское наступление, которое, по замыслам Гитлера, должно было завершиться взятием Москвы, вскружили Мустафе голову не меньше, чем его любимая мадера, и он, забыв своих английских хозяев, снова бросился в объятия немецкой разведки, в надежде урвать лакомый кусок, пока его не урвали другие.

Он поспешил написать ряд писем в германское министерство по делам оккупированных восточных областей, возглавляемое Альфредом Розенбергом, и рейхсфюреру Гиммлеру.

В этих письмах Чокаев клялся Аллахом, что в ближайшее время на борьбу против Страны Советов поднимет всю мусульманскую эмиграцию и всех пленных мусульман. Он долго не получал ответа на свои письма и это его сильно угнетало… Ему не верилось, что все это происходит с ним, бывшим агентом немецкой разведки. И почему Аллах, к которому он всегда относился лояльно, не избавляет его от опасностей… «Как быстро пролетели почти тридцать лет, — с горечью думал Мустафа. — И что же в итоге?»

Раздался лязг ключей. Не дожидаясь, когда откроется дверь, заключенные камеры № 46 вскочили с нар и вытянулись по стойке «смирно». Дежуривший по камере Чокаев приготовился отдать рапорт: «в камере пять человек»… «больных нет». Хотя Анри после вчерашнего допроса едва держался на ногах. В дверях показался надзиратель, и не успел Мустафа раскрыть рот, как тот коротко бросил:

— Чокаев, на выход!

Потом подумал и добавил:

— Пенсне не забудьте.

Мустафа застыл на месте. Почему надзиратель так вежлив, даже предупредил о пенсне? Обычно при выводе из камеры на допрос или прогулку после слова «выходи» он добавлял «живо! живо!». Мустафа беспомощно оглянулся на сокамерников. У троих он прочел в глазах недоумение. И только у Феми Мурада на лице появилась легкая усмешка. На самом деле Феми Мурад был платным осведомителем гестапо, который наблюдал за арестованными и докладывал о поведении каждого из них следователю Ремпе. О Чокаеве он сообщал, что тот ведет себя спокойно.

Чокаев в свою очередь догадался, кто такой Феми Мурад, и не раз заводил с ним разговор о создании туркестанского эмиграционного правительства и о формировании мусульманского легиона. По последней фразе надзирателя Чокаев понял, что для него наступила перемена к лучшему. Взяв со столика пенсне, он пошел к выходу.

Чокаева привели к тюремную канцелярию. Когда надзиратель принес бритвенный прибор фирмы «Рот барт», Чокаеву стало совершенно ясно, что у него состоится разговор с важной персоной. На его бледном, изъеденном оспой лице появились красные пятна. Надзиратель подал ему цивильный костюм.

Чокаев похудел, костюм сидел на нем мешковато. Его вывели во двор. У здания стоял черный «опель-адмирал».

— Садитесь! — приказал немолодой лейтенант-туркестанец.

Дверца кабины была открыта. Мустафа на негнувшихся ногах доковылял до машины и уселся на заднее сиденье. Рядом с ним сел офицер.

Когда «опель» выехал из ворот, Чокаев спросил:

— Куда мы едем?

Офицер промолчал. У отеля «Лютеция» машина остановилась. В «Лютеции» после захвата Парижа обосновался специальный пункт абвера — КО, начальником которого был Райль.

Лейтенант направился к зеркальной двери, оставив Чокаева в машине. Минут через десять он возвратился с седым генералом. Офицер открыл дверцу машины и, дождавшись, когда генерал, поприветствовав Мустафу, уселся, поспешил на сиденье рядом с шофером.

«Адъютант», — подумал Мустафа.

— Вы должно быть, забыли меня, господин Чокаев? — спросил генерал по-французски, когда машина тронулась.

Чокаев опешил.

— Не годится забывать старых друзей. Я-то вас сразу узнал. — С этими словами генерал Майер Мадер пристально посмотрел в глаза Мустафы.

— Я, кажется, припоминаю… 1913-й год. Бал у губернатора Туркестана. Если не ошибаюсь — барон фон Кюхлер?..

— Гора с горой не сходится… — улыбаясь, сказал генерал и, достав из кармана портсигар, протянул его Чокаеву… — Закуривайте.

— Что я вижу! Это же тот самый ореховый портсигар… Редкая вещь. Жив ли старый мулла?

— Мулла Мурад? Умер в Туркестане в 1934 году.

— Расстрелян?

— Нет. Умер. Это нам достоверно известно. Скончался на руках сына Феми Мурада.

— Как, Феми Мурад — сын Муллы Мурада? Значит, со мной в камере сидел его сын!

Только сейчас Чокаев полностью осознал положение, в котором очутился.

— Интересно, а что сталось с полковником Белоусовым? — перебил его генерал.

— Умер, бедняга, перед семнадцатым — сердечный приступ.

— Да… Времени-то сколько прошло — страшно вспомнить. Почти тридцать лет…

— Да, да, господин генерал, за тридцать лет много воды утекло, — задумчиво сказал Чокаев, — За это время Германия потерпела поражение в первой мировой войне. В России свергнута монархия. У власти — большевистские Советы… Провалилась моя идея с «автономией»… Идет вторая мировая война…

— Но в этой войне мы, безусловно, возьмем реванш, — перебил его генерал.

— Я верю в это… Да, господин генерал, хотел бы спросить вас, прошло столько лет, а я до сих пор в недоумении: как это вам удалось тогда в Ташкенте избежать неминуемого ареста? Вас и муллу Мурада, как мне кажется, взяли с поличным?

— То-то и оно. Что касается меня — не с поличным. Но если б это не в тринадцатом году и если б это была не царская контрразведка, которая прошляпила не только меня, но и царский трон, да и себя тоже, а нынешняя советская контрразведка, не сносить бы мне головы. — Генерал не стал обосновывать свой вывод, который сделал, потеряв в СССР около двух десятков агентов.

— Мустафа-бек, несмотря на мой провал, я часто вспоминаю Туркестан. Интересный край.

В Андижан Кюхлер прибыл под вечер. Остановился на постоялом дворе. Ему отвели каменный дом с галереей, увитой виноградными лозами.

В течение трех дней барон закончил дела и в среду, в этот счастливый для всех путешественников день недели, покинул Андижан.

Коляска быстро катилась по пыльной дороге. Кучер Ходжа в ватном халате молча погонял лошадей.

Миновав последние хлопковые плантации, увидели саманные лачуги, и через четверть часа коляска въехала в узенькую улочку кишлака Джалал-Абад. За холмами, в тумане чуть вырисовывались высокие, бледно-фиолетовые горы.

Барон повеселел. Близился конец пути…

Когда он подъехал к базару, там шла бойкая торговля. Кюхлер с интересом вглядывался в причудливый правый берег Кугарта. Вода и ветер со временем превратили его в сказочную крепостную стену, к которой вплотную подступал лес.