Мы подошли к подъезду, в котором жил Моня.

Я внимательно огляделся.

– В каких чудных московских палестинах ты живешь, Моня! У нас, в Бибиреве, и не пахнет такой вкусной архитектурой.

– Зато у вас, в Бибиреве, все новое, с иголочки. А здесь все внутренности – труха.

– Зато какой ядреный московский дух должен быть у этих внутренностей. Какие ушлые, гораздые на всякие проделки домовые должны здесь обитать… Моня, можно мне с тобой зайти? Так хочется посмотреть настоящую московскую коммуналку. Никогда еще в ней не бывал.

Было заметно, что Моня предпочел бы забежать в свою квартиру один, но отказать мне он не смог.

В лифте, реликте первых пятилеток, поднялись на четвертый этаж.

Моня открыл входную дверь. Мы вошли в темную прихожую. Скрипнул под ногами древний паркет.

Дверь одной из комнат сразу раскрылась. Показалась молодая женщина. Только тут, в дверях, она неторопливо застегнула свой халат на одну пуговицу, прикрывая виды на… Ну, смотреть там было особенно не на что. Виды были так себе.

Увидев Моню, она громко воскликнула:

– Сашка! Ты только посмотри – кто к нам пришел!

– Кто? – раздался из глубины комнаты зычный мужской голос.

– Кто-кто… Гражданин Рабинович – вот кто.

Дверь комнаты распахнулась шире. Показался крупный мужчина самых цветущих лет. Без майки, в пузырящихся на коленях спортивных штанах.

– А-а, – отрывая крепкими зубами кусок бутерброда, произнес он. – Изволили показаться. А то участковый уже интересуется: а где, говорит, пропадает прописанный здесь гражданин Рабинович?

– А мы ему говорим: да откуда мы знаем – где он? – жена Сашки старалась точно воспроизвести то удивление, с которым они встретили вопрос участкового. – Он ведь у нас – лицо свободной профессии. Вольный казак…

На слове «казак» она хихикнула, прикрывая рот ладошкой.

Сашка, удовлетворенно жуя, толкает ее локтем – дай, мол, и мне сказать.

– А участковый говорит: «Это еще надо разобраться, какое он у вас лицо. Может быть, он – тунеядец?..»

Сашка, похоже, был изрядно навеселе. Да и женушка его хорошо зарумянилась.

– А мы ему говорим, – она живо изображала в лицах тот незабываемый визит участкового:

– Разбирайтесь-не разбирайтесь, товарищ капитан, а все останется у нас по-старому: как Моисей Абрамович – так обязательно лицо свободной профессии. А как Ванька с Манькой – так паши как негры!

– Каждый божий день… С утра до ночи… На каком-нибудь самом вредном производстве… – пережевывая бутерброд, уточнял Сашка горькую участь негров Ванька и Маньки. – А Моисей Абрамович ничего тяжелее кисточки за всю свою жизнь не поднимет…

У Мони задергалось лицо.

– Ты, мразь толстомордая! Врезать тебе сковородкой по башке?

Сашка довольно хохотнул. Вероятно, не впервые задавался ему здесь такой вопрос. Он как будто даже входил в азарт. Его веселило и заводило желание этого хилого пацана сцепиться с ним.

Добротно, рельефно был вылеплен природой этот коммунальный Голиаф. Мощный торс его был заботливо укрыт густой шерстью. Такому можно по пьяни и в самый лютый мороз выскочить на улицу вот так – без майки, в одних тоненьких штанишках – и бродить там в беспамятстве до самого утра. А когда отыщется – стряхнуть веником сосульки с его шерсти, налить ему полный стакан водки – и снова можно голым на мороз выталкивать, ни одна сопля его не прошибет.

… – А может быть, говорим, он уже, как вся его родня, перебрался на эту… Как ее?.. На землю обетованную… – подмигнул жене мутным глазом Сашка. – Может быть, он там теперь целыми днями сидит у этой… Как её?.. У стены плача.. Сидит и все плачет и плачет…

– …Вас, товарищ капитан, вспоминает! – соорудила дивный экспромт Сашкина жена, и оба они громко и радостно захрюкали.

– Прощу прощения, граждане, – перебил я семейные торжества. – Не слишком ли близко к печени вы принимаете чужую личную жизнь. Печень этого не любит. Это может помешать нормальному развитию цирроза. И похмельный синдром приобретает более острые формы…

Негр Ванька от неожиданности не донес кусок до рта, потом резко отбросил его в комнату.

– Я те щас, мать твою, покажу синдром! – шагнул он навстречу мне.

Я тоже шагнул вперед. Много не хватало мне до Сашкиного роста и мясов.

Чуть приоткрылась дверь соседней комнаты – робко выглянула и тут же спряталась обратно Варвара Сергеевна.

Широко распахнулась дверь дальней, четвертой в квартире комнаты, – из нее быстро вышел старик.

– Дай ты ему в харю, молодой человек! – срывающимся от волнения голосом крикнул он. – Дай ты ему в морду! – его совсем седая голова тряслась.

– Я те щас дам, старый козел! – замахнулся в его сторону Сашка.

Секунды назад счастливое лицо Сашкиной жены вдруг сразу сделалось плаксивым.

– Не надо, Сашка! Ну его! – она стала за локоть оттаскивать мужа от меня.

– Нет, ты пусти меня! – будто бы вырывался от нее Сашка, хотя для этого ему не понадобилось бы и четвертушки его мощи. – Я его щас по стенке размажу!

– Все, Сашка! Все, пошли! – тащила она его в комнату. – Прибьешь ещё кого-нибудь, потом отвечай за него…

– И прибью! – таращил глаза Сашка, но уже шел за волокущей его женой.

– Негодяй! – на секунду выглянула и снова спряталась в своей комнате Варвара Сергеевна.

Сашкина жена плотно закрыла за собой дверь.

Я кивнул старику.

Ключ в дрожащей руке Мони не сразу попал в замочную скважину его двери.

Я понимал, в чем сейчас самая большая горечь Мониного горюшка – отнюдь не домовые-затейники встретили здесь его гостя.

– Ничего-ничего, Моня, все в порядке, – похлопал я его по плечу, когда мы вошли в комнату. – Моя экскурсия в коммуналку получилась очень познавательной. Пожалуй, внесу некоторые коррективы в свой жилищный прожект: четырнадцати комнат для построения коммунальной идиллии будет многовато. Хватит и десяти.

В дверь постучали. Несмело вошла Варвара Сергеевна.

– Монечка, вам приготовить что-нибудь покушать?

– Спасибо, тетя Варя. Мы сейчас пойдем. Как вы тут с Петром Ивановичам? Здоровы?

– Какое уж там может быть здоровье? – кивнула она в сторону соседей.

В дверь снова постучали. Вошел Петр Иванович. Его голова все еще мелко дрожала.

– Моня, может, тебе деньги нужны? Так ты не стесняйся…

– Спасибо, Петр Иванович, не надо.

– Ну чего там спасибо. Не разбогател ведь, наверное, еще на своих картинах? Ты только скажи…

– Недолго приготовить покушать… – Варвара Сергеевна вопросительно смотрела на меня. – Сардельки у меня есть. Картошка хорошая…

– И у меня что-нибудь съедобное найдется, – бодряческим тоном сказал Петр Иванович. – Да чего там! Зажигай плиту, Варвара Сергеевна.

Грех было сопротивляться такому искреннему порыву гостеприимства.

Мы тоже вытащили кое-что из купленного в «Новоарбатском». Открывали, чистили, мыли, резали – старались показать Варваре Сергеевне и Петру Ивановичу, что и мы рады разделить с ними хлеб-соль. Я рассказал несколько уфологических баек, не применяя при этом слишком больших коэффициентов искажения.

Уже сидели за столом, когда из квартиры, сильно хлопнув дверью, вышли Сашка с женой. Это было хоть и временное, но отступление с поля боя.

Повернувшаяся в ту сторону седая голова Петра Ивановича снова затряслась:

– Ублюдки!

– Они на Монечкину комнату зарятся, – высказала свое твердое убеждение Варвара Сергеевна. – И участкового они сами сюда зовут. Посмотрите, мол, товарищ капитан, по скольку времени жилец по месту прописки не живет – можно его выселять. Но мы с Петром Ивановичем всегда скажем, что Моня здесь живет. Никто не выселит. Вот так!

– Давайте тяпнем, ребята, – предложил Петр Иванович.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Спасибо, но мы в экспедиции договорились на все время полевых работ соблюдать сухой закон.

– Какие молодцы! – поощрительно закивала головой Варвара Сергеевна. – А я и так знаю: Моня никогда не свяжется с дурной компанией. Никогда!