Сон пропал. Нащупав под подушкой пульт, Александр снова включил телевизор. Вставать и идти к письменному столу не хотелось. И опять внезапные мысли прерывали сюжет фильма, затем неожиданно отступали в никуда, возвращая к событиям на экране.
«Куплю новую цепь на пилу, а то когда еще выдадут. Старой работать уже мочи нет…, жует дерево. Ах ты! Забыл смазать жиром», – подскакивал парень в постели и тут же улаживался обратно. – Завтра с утра…. Быстрее бы утро. Ржавеет. Может сейчас сходить? Да кто ж пустит? Охрана прогонит. Ночь. Скорее бы утро».
Стоило прикрыть глаза и перед ними вставали площадки, усеянные почерневшими пнями, мерещились новые участки деревьев, которые еще только предстояло вырезать.
«За каждое я получаю по двадцать.… А если постараться, смогу валить тридцать в смену. Это ж сколько денег!» – подсчеты будоражили, вливали в тело адреналин, мешали уснуть. Хотелось прямо сейчас приступить к работе. «Завтра же выходной, никак не смажу, – вырывала из подступающей дремоты тревожная мысль. – Может сходить, пустят? Нет. С утра еще на стройку, до обеда точно не успею, а после не пустят», – оставалось одно – смириться и, сожалея о загубленном инструменте, дожидаться вторника. Но все обстояло не так уж и плохо, утешение нашлось быстро – на строительной площадке также пришло время зарплаты: «А значит, к часу дня буду на рынке…».
– Далось мне смотреть допоздна, – утром все повторялось вновь.
Он пытался припомнить, что смотрел накануне, искал оправдания своему недосыпанию. Его не было. Большая часть предыдущей ночи прошла за механическим перелистыванием каналов и в пустых мечтаниях.
Превозмогая сопротивление желудка, Александр как всегда выпивал противный кофе и шел в темноту. Во время ежедневной, а потому успевшей превратиться в бесконечный путь, дороги тишина ненавязчиво наполняла голову мечтами (если, конечно, погода оказывалась тихой, и не требовалось отдавать все силы на преодоление ее капризов). Видения, порою яркие и красочные, иногда скупые и одеревеневшие, врезались в его мир, разрастаясь, вытесняли из него обыденность. Клоту представлялись выгоды, сулимые достижением цели; время, когда отпадет необходимость ежедневной борьбы со стихией, недосыпанием, извечной потребностью куда-то идти, кому-то подчиняться. Снова и снова Александр вспоминал, как вчера удалось, пусть и немного, посидеть за письменным столом. Он перебирал, сравнивал свои повествования с давно прочитанными, являющимися образцами высокого. Сегодня думалось, что и у него получается.… Одна за другой вспоминались удачные фразы собственного сочинения: «Вскоре будут спорить, обсуждать меня».
Александр видел победу, достигнутую ради Литы, рухнувшие благодаря всеобщему признанию преграды. В подробностях проступал их будущий дом, подмечалась каждая мелочь шикарного интерьера – совместного счастья: бассейны, блестящие автомобили, цветочные поляны, разбитые перед окнами. А после – смерть. Конечно, он уйдет первым, оставив все накопленное Лите – немалые богатства. Затем докучливые журналисты, откроют ей любимого в новом свете, покажут настоящего, доселе неизвестного Александра. Тогда девушка задумается, с кем разделила судьбу, воспылает гордостью с примесью сожаления (поздно поняла, недооценила, не сделала большего для его обожания), станет рассказывать миру, как Александр творил, какое лицо! Грусть и целеустремленность, боль за весь мир отражались в его глазах во время бесчисленных часов, проведенных гением за письменным столом. Всем откроется, как за внешней простотой скрывался тот великий, ушедший в века, но вселившийся в сердца и память навсегда. Те же, кто посмеивался и не верил в его талант, прикусят свои злые языки. Естественно, будут сравнивать достигнутый им триумф, гремящий по всему миру, со своими мизерными победами, о которых никто и не знает, которые ничего не значат и вообще никому не нужны. Завистники проживут для себя; так себе проживут. А он будет жить для других, и жить красиво, ни в чем себе не отказывая.
Он так же видел собственные похороны, не ясно как, да Клот и не задумывался о подобных тонкостях; им не отводилось места среди посетившей романтики смерти. Благоговейно наблюдал товарищей, торжественно несущих его гроб; как позади с опущенными головами бредут тысячи и тысячи поклонников. «Каков гений…, один на столетие бывает», – перешептываются знакомые критики и писатели. Молча, в слезах идут женщины, девушки. Они оплакивают его по-своему, убиваются, что не долюбили, чего-то ему не додали.… Молят всевышнего о втором шансе, но уже поздно. Многие замечают на торжественно-спокойном лице Александра, застывших в мягкой улыбке устах таинственную печать, такую же, как на лицах великих поэтов в предсмертный час, отправившихся в вечность, ставят его рядом с ними, а порой даже выше и значимее…. Надрывается оркестр, рыдания толпы усиливаются. Кто-то, не сдерживая слез, произносит душевную речь. Превозносит погибшего, укоряет живых – не уберегли, не оценили. Но каждый верит, что Клот не помнит зла, иначе великие люди и не могут, они высятся над обычными смертными, прощают им их пороки и ошибки….
Представляемая картина оказалась настолько реальной, что Александр на минуту в нее поверил, стало тяжело дышать, он искренне желал, чтоб все так и случилось. Так отрадно оказалось воображать свой уход из жизни, чувствовать, как, наконец, признают тебя несправедливо обиженным, пожалеют и оценят.
Затем он возвращался к живым, ведь страсть как хотелось взглянуть на лица своих бывших в тот момент, когда, развернув газету, они заметят его фото – и везде трубят исключительно о нем, чтят его гений. Или, еще лучше, вернется ребенок из школы и за выполнением домашних заданий прочтет стихи Александра. Взглянув на строгий портрет в учебнике, ОНА спрячет нечаянные слезы, раскается в совершенных когда-то ошибках: «Ребенок мог быть и от Александра, а не от этого храпящего, в дым пьяного мужика на диване…».
Подбодренный очередной порцией радужных эмоций, Клот бойко шагал вперед, надеясь на скорые и легкие победы. Ожидания счастья делали мир восхитительным, переполненным высокого смысла. Вся планета, каждый человек в отдельности крутились вокруг него, существовали и создавались только для него. Естественно, покидаемый им на время поселок переходил в режим ожидания, а оставленные в нем люди засыпали. Казались, невозможны их разговоры, которых он не услышит, какие-то их дела, о которых ему не узнать. Александр искренне верил в это заблуждение и недоумевал, если по возвращении с работы замечал свежевыкрашенное соседское окно или новосрубленный амбар. Как что-то могло появиться в его отсутствие? Как все вокруг способно жить без его участия? А уж тем более каким образом мир останется на месте и не померкнет после его ухода? Из области фантастики кручение механизмов Вселенной во время остановки его собственного сердца.
Клот верил…. Он так долго мечтал о признании, что надежда уже не могла умереть, ей оставалось крепнуть, перерастать в уверенность, ничем не подкрепленную, но непременно осуществимую. «Что-то должно вскоре случиться, и случится именно хорошее», наконец-то вырывающее его из пасти гнетущей нужды…
Незаметно утихали возвышенные мечты, аккуратно подступалась повседневность. Мысли устремлялись к насущным проблемам, выискивали решения для ежедневного существования: «Приготовить обед, починить Грому будку…». Замечая, что думает о мелочах, Клот одергивал себя, злился: «Хватит. Растрачиваю энергию…. Где тут великое? Ну что из сделанного мною за последние десять лет, да за всю время, вспомнят спустя столетие!? Думать противно об этих никчемных делах, они призваны сжигать меня в ничтожном прозябании».
Александр сопротивлялся, отказывался от реальности…, но стоило ему на мгновенье ослабить контроль и она, таща за собой скупость, возвращалась обратно.
Глава 3
В раздевалке довольно холодно. Дежурные забыли слить воду с тэнов, и после аварийного отключения электричества, образовавшийся внутри лед разорвал трубы. Как можно скорее Александр натянул грязную робу, непослушными пальцами застегнул обледенелый комбинезон. По телу жалобно мелкими уколами скользила дрожь. Оставалось потерпеть пару минут, нескончаемо долгих пару минут, пока одежда нагреется.