Бросив прощальный взгляд на постель, хранящую следы его тела, Александр, потрогал ее ладонью, ощутил простывающую теплоту. Тяжело вздохнув, вышел в кухню. Здесь казалось еще холоднее. Сварил чашку кофе; стараясь не смотреть на еду, усиливающую позыв к рвоте, сложил кое-что с собой на обед. Закурил сигарету и снова погрузился в созерцательное спокойствие.

Такие же часы, как и в зале, монотонно убивали последние минуты тишины. Все вокруг казалось отвратительным, ненавистным. При каждой затяжке в сигарете похрустывал тлеющий табак. Вспыхивающий огонек выхватывал из темноты, отражал в оконных стеклах лицо парня, добавлял оттенки красного в его карие глаза, разукрашивал румянцем исхудавшее, на самом деле очень бледное лицо. Мелко вздрагивая, длинные пальцы подносили и подносили к губам сигарету. Дым царапал горло, принуждал к кашлю. Сизые клубы, извиваясь, оседали на черную, нестриженную голову. Словно пытаясь сбросить с себя живое существо, Александр размахивал руками, врезался пальцами в густые волосы, с силой дергал застревающую в них руку и, не обращая внимания на поднимающуюся боль, раздирал переплетенные, давно зовущие расческу и шампунь, локоны. Но заниматься собой не было ни желания, ни времени; а сейчас хотелось только одного – вернуться в тепло, зарыться в пушистое одеяло и, ощутив его мягкие прикосновения, уснуть, пусть даже навсегда. В такие минуты смерть манила его за собой, чудилась избавлением, несущим долгожданный покой. Это после, ближе к полудню, жизнь покажется сносной, достойной продолжения….

«Поспал всего четыре часа. Дался мне этот фильм», – повторял Александр в каждое жестокое утро, твердил, что сегодня непременно ляжет раньше, выспится. Затем приходил вечер, забывались утренние мучения, и он снова засиживался допоздна. Начатое давным-давно состязание с самим собой продолжалось. «Ладно бы еще делом занимался…. Нет, посмотрел, позавидовал чужому таланту. А сам то что…? По-иному можно себя чувствовать, пусть не выспавшись, зато удовлетворившись сделанным. Глядишь, и другие станут не досыпать, обвиняя мое искусство, проклиная утро. Так нет же, сижу, смотрю черт знает что! Сегодня обязательно займусь работой, и спать!» – пока раскалывалась голова, Александр верил в данные себе обещания.

Выкурив еще одну сигарету, заглянул в спальню. В полумраке, едва разгоняемым ночничком, угадывались очертания спящей девушки. Скрипнув половичками, стараясь не шуметь, подошел ближе. Глаза привыкали к темноте: все отчетливее вырисовывались предметы в комнате, проступали сквозь серость стены, книжные полки, плакаты с вырванными из журналов девушками. Склонившись, Александр различил разбросанные по подушкам каштановые волосы, длинные вздрагивающие ресницы, аккуратные дужки бровей и сводящую его с ума маленькую родинку на щеке, немного выше губ. Все остальное скрывало одеяло, внушительная толщина которого не могла утаить стройность Литеной фигуры. В эти моменты девушка казалась особенно дорогой, особенно прекрасной. Ее легкое дыхание звало за собой, погружало в сон, будило желание забраться к ней под одеяло, прижаться к молодому, гладкому телу.

«Поздно лезть в постель, – еще раз позавидовав спящей девушке, он тут же обозлился на себя: – Напоил холодным вином…». Последнюю ночь пришлось провести врозь, подальше друг от друга: Лита сильно простудилась и легла рано. А потому – еще часок перед телевизором, а затем еще один…, и в итоге ночь на исходе вместе со своими жалкими остатками для сна – ни смысла, ни сил для путешествия в соседнюю комнату – тяжелый сон на жестком диване.

«Когда теперь увидимся?» – Александр решился не выполнять данное ей накануне обещание, передумал будить и прощаться. Поцеловав девушку в красивые губы, оделся и решительно вышел во двор.

– Охраняй тут все, а я пойду.

Узнав голос хозяина, из будки выскочил пес. Александр заглянул в большие глаза, источающие человеческий ум. Медленно перевел взгляд на массивные лапы овчарки. Не без удовольствия потрепал новую, появившуюся к зиме шерсть Грома.

– В ней ты прямо-таки гигант, – вспомнив, вернулся на холодную веранду, наковырял из кастрюли полную миску каши. – Ты хоть требуй, а то как-нибудь голодным останешься…. Надо бы тебя отпустить на воле побегать.

Гром молча соглашался с хозяином, помахивая хвостом. Соглашался и надеялся на свободу в тысячный раз подряд.

– Завтра непременно, – давал Александр ему слово и опускал глаза.

Уже становилось неловко за просроченные обещания. А животное, постоянно слыша одно и то же, никак не могло взять в толк сказанного. Слова и слова, как и многие другие, не предназначенные для его понимания, ни разу не подкрепленные хоть какими-нибудь действиями, так и оставались пустыми звуками.

…Тусклое солнце, показавшись на горизонте, обозначило границы земли и неба, разлучило их на время, отведенное дню. За ночь снега прибавилось. Белая гладь, раскрашенная жиденькими лучами, скользящими по поверхности ледяной корки, поблескивала кровавой сталью. Бескрайнее поле куда ни глянь. Редкое деревцо, по ветви занесенное стужей, встречалось на пути, напоминая своим жалким видом о смерти, поднимая в душе беспричинную грусть. Разбросанные в беспорядке груды камней, пугали чернотой, угрожающе поблескивали наледью пик, а в нескольких километрах поодаль виднелась громадина хмурого леса.

Временами казалось, что попал на чужую, заброшенную и забытую в глубинах космоса планету. Лишь редкие следы на белом ковре намекали, что Александр не единственный обитатель ледяной глыбы. Но воображение решало по-своему: «Чем не другая планета?» – твердило оно. Подтверждая безумную мысль, на тусклое светило набегали облака, вылитые из самых печальных тонов. Они стремительно неслись вперед, затем, внезапно притормаживая, поедали испускаемый звездою свет.

Александр снимал перчатку, сверялся с часами: «Утро», – убеждали они, отбрасывая подозрения, что все еще ночь и на небе луна. Сквозь открывшуюся лазейку по руке пробегал холод. Спустя секунду Александр поспешно возвращал на уже одеревеневшие от мороза пальцы недостающую часть своего «скафандра».

«Если не на другой планете, так в Тибете уж точно». Здесь, как и в горах, время тянулось бесконечно долго, не подчиняясь законам природы. Наверху – тысячелетие, в миру – минута. Творящееся кругом совершенно не важно: суета, войны, открытия – да не все ли равно.… Здесь проживаются целые вечности, ничего не теряя, ни в чем не проигрывая самой судьбе: даже этой вездесущей проныре не было сюда хода, не разрешалось властвовать над тем, что родилось задолго до нее.

Наблюдая бесконечные россыпи льда, укрытые снегом, в придуманный обман верилось легко, а порою охотно.

…Проваливаясь по колено в снег, остервенело вырывая ноги из цепких объятий природы, он продвигался вперед. Наскакивая на жестокие порывы ветра, то и дело бросающие в лицо кристаллики льда, прикрывался перчаткой и шел дальше.

«Буду идти!» – зло сквозь зубы рычал Александр, не слыша собственного голоса. В особенно трудные минуты он верил, что противостоит живому существу, такому, как он сам: наделенному чувствами, эмоциями и желаниями, по каким-то причинам выливающимися для него в запрет двигаться дальше. Это еще больше обозляло парня, что и придавало настойчивости. Он ненавидел сказочное существо, так немилосердно противостоящее его воле.

«Я сильнее тебя, я не отступлюсь!»

В ответ противник взрывался новыми, более сильными ударами гнева.

«Давай еще, все что ли?» – отворачиваясь, Александр глотал холодный воздух, задыхался от наполняющего легкие, выдувающего из них кислород, ветра.

Наконец, преодолев самое сложное, он спускался в низину. Разительные перемены сразу настораживали, затем дарили покой. Огромные тополя тихо дремали под снежными шапками, злой ветер не беспокоил их сон. Вдали, сквозь кисельную морось вырисовывались куцые пятиэтажки. Об их маревые стены бился снег, ветер прибегал к новым попыткам сокрушения, но тщетно: здесь человек оказывался сильнее.

Александр наизусть, не глядя на тропу, пробирался к заветной остановке, к предпоследней цели обычного утреннего мучения. Душевные отвращения завершал рабочий автобус: холодный, с насквозь промерзшими окнами, с сонными, угрюмо молчащими пассажирами, с витающим по салону запахом перегара и с вечно пытающимся соединить разорванные проводки наушников «приятелем».