«Если бы ты не заправила постель, я бы тоже не решился». Присев на кровать, он погладил подушки, прижался к ним щекой. Они все еще издавали слабый аромат духов, но больше не хранили Литеного тепла. Зажмурив глаза, Клот услышал ее звонкий смех, нежный голос. На самом деле все оставалось мертво, печально и чересчур тоскливо.

– Ничего, я добьюсь. Мы будем вместе. Скоро, очень скоро расстояния для нас перестанут существовать. Добьюсь! Тогда как решим: захочешь ко мне переедешь или я к тебе, а может, и вовсе в другой город переберемся, подальше от прошлого. Что угодно, ведь деньги станут не проблемой. Нуждаться ты ни в чем не будешь.

Александр так думал и так говорил Лите несколько лет подряд. В ответ девушка молчала. Наверное, сомневалась в правдивости его заявлений. Да парень ее за это и не винил: сам часто не верил в себя, свой успех. Да и как на него надеяться, ничего не предпринимая, а лишь мечтая об осуществлении задуманного?

Забыв раздеться, Клот бросился к письменному столу. По пути включил телевизор, нашел музыкальный канал: с песнями казалось веселей. Схватил исписанные неделю назад листы. Жадно вчитываясь, он торопился нагнать упущенное за время оправданного безделья – ведь у него гостила Лита, и все внимание уделялось ей. Не вдумываясь, не вникая в смысл, Александр пробегал по строчкам глазами – все получалось довольно сносным, порою идеальным. Часто отвлекаясь, вслушивался в понравившуюся песню, бежал в зал посмотреть клип. Затем нехотя возвращался к покинутой работе. Снова читал, нежно поглаживал стопки «перепачканной бумаги», останавливался, выходил курить, опять возвращался, продолжал…

Радость от уже достигнутого переполняла душу, клокочущая энергия убеждала в реальности больших свершений, обещала силы и успех на любом поприще.

«Может, после и сценарии к своим книгам попросят написать. Справлюсь. Снимусь в главной роли – получится. Попробую писать во всех жанрах, и стихи не забуду, а может, даже эротику приплюсую», – ускоряя мысль, он летел по накатанной мечтами дороге, и ее бесконечная широта представала знамением, подтверждающим правильность выбранного пути.

Уходя в сказку, Александр забывал о причинах и видел только следствие. Крутясь на стуле, рассматривал недостаточно большие комнаты своего дома. Обдумывал, как расставит приобретенную благодаря творчеству новую мебель и технику, решал, где именно во дворе разобьет красивый газон, из чего построит беседку. Дело оставалось за малым….

С такими мыслях пришла глубокая ночь. Около двенадцати Александр закончил толком не начатые дела и, по обыкновению, заскочил на ежедневно посещаемый им сайт: просмотрел последние решения правительства, видящего своей основной задачей ухудшать благосостояние людей, повозмущался на запланированный рост цен, ознакомился с другими новостями, безуспешно поискал продолжение любимого сериала о звездах. «Когда же уже…?» – бурча себе под нос проклятия, Александр пытался угадать дальнейшее развитие сюжета, затем подошел к полке с дисками. Несмотря на позднее время, привычка брала свое: перед сном обязательно нужно расслабиться – хоть десять минут посмотреть, не важно что. Большая часть из отведенных десяти минут уходила на выбор фильма. Все они казались интересными, по меньшей мере, занятными, нередко дающими толчок к написанию нового рассказа. Но стоило ему нажать «Play», и интерес тут же пропадал. Старые картины и близко не стояли с современными. Они только в памяти Александра оставались увлекательными – дань прошлому, ностальгия; и любовь он испытывал не к фильмам, а к временам, в которые, по случайности те были отсняты. Былое являлось красивой сказкой, и все, способное пробудить память, протянуть к ней нить, являлось таким же…. Большинство записанного так и пылилось на полках, ни разу не попав в проигрыватель.

– Пусть будет. Может после когда-нибудь…, – говорил Клот, прекрасно понимая, что никогда не настанет этого самого «когда-нибудь».

Из соседней комнаты доносилось мерное жужжание вентиляторов, напоминающее о работе, остановленной и брошенной вдруг.

«Завтра», – сказал парень, включил фильм и направился к постели. Он так долго жил один, что уже привык разговаривать сам с собой. И, если случалось остаться в гостях на ночь, забывшись, Клот нередко выкрикивал целые фразы, неизвестно кому предназначенные. На утренние смешки хозяев приходилось изворачиваться, врать: «Во сне разговариваю», – объяснял он срывающиеся задолго до прихода сновидений слова.

В безмятежную дремоту врывалась весна, приносила синее небо с причудливыми барашками облаков. Возвращался отец, уводящий его за руку в лес, туда, где прозрачный, быстрый ручеек с чистой вкусной влагой, поросший по берегам пышной травой, ароматными цветами, кружащими голову; садящееся, украденное темнотой, солнце, поселившийся в зарослях мрак; приветливые кусты и деревья, безобидные днем, на закате пугающие своей чернотой; ветер, раскачивающий их стволы, жуткими щупальцами шевелящиеся длинные тени – все вокруг мерещилось враждебным, иным….

Они шли дальше, папа начинал что-то грустно и вдохновенно читать, слова крепли, напитывались смыслом. Мальчик еще не разбирал их целиком, но уже догадывался о скрытой в них тайне… Еще немного и он услышит их:

Звонкая трель вырвала ребенка из леса, заставила мгновенно повзрослеть.

– Да, мам.

– Ты с работы домой добрался?

– Уже сплю.

– Небось, опять ноги вымочил? Купи себе нормальную обувь.

– Деньги дадут, куплю. Я сплю…, – взмолился парень, призывая к тишине.

– Ладно, завтра позвоню, отдыхай…. Лита уехала? – услышал он за секунду до отключения вызова и ответить уже не успел.

«Лита! Она с каждой минутой дальше и дальше. Спит, наверное. Или смотрит в окно на бесконечные фонарные столбы, проносится мимо чьих-то жизней», – Александр попытался представить любимую в купе мерно покачивающегося вагона, угадать ее мысли.

«Позвоню», – взглянул на часы. Полночь – предупреждали они. С минуту посомневавшись, отложил телефон в сторону.

Взяв с полки первый попавшийся диск, уселся на диван. Под ногами раздался мягкий шелест. Не зажигая лампы, поднял смятый обрывок бумаги. Слабого мерцания экрана хватало – Александр без труда разбирал красивый почерк девушки: «Люблю тебя. Звони почаще и не думай ни о чем. Ты мне нужен какой есть», – грустно улыбаясь, перечитал он несколько раз.

«Почему сразу не позвонил?»

Спустя несколько минут начинали слипаться глаза, но Клот не спал. Нужно было встать, прекратить бессмысленное лежание на диване и выключить телевизор. Борясь с оцепенение, он все же прошелся за пультом до тумбочки, прервал давно не воспринимаемые им сцены.

Ночь выдалась тихая, не слишком морозная. Александр постоянно просыпался охваченный мутными снами из детства. Они беспокоили душу и не признавались, почему щемят, чем тревожат. Тонкая нить ответов то и дело ускользала от сознания, оставляя горький осадок. Пробуждаемые грезами воспоминания относились к давно ушедшему, когда Александр еще верил в будущее, а не рассматривал осколки своей мечты. Это после пришло разочарование, и ждать стало нечего, но остались стихи, неизвестно, откуда приходящие: толи он сам их сочинял, толи где-то слышал и запомнил, а быть может, их продолжал читать отец, уводящий все дальше и дальше ребенка в лес.

Приподнимаясь в постели на локтях, Клот смотрел в окно: туда, где заливаемый луной, дремал Гром. Припускался мелкий снежок, мягко ложился на лохматую шерсть. Снежинки покрупнее не таяли от тепла его тела и понемногу укрывали пса одеялом, придавая ему особую живописность. В желтых отблесках небес переливались кристаллики льда, повисшие в воздухе. Призрачный снег оживал, забавлялся, танцевал на спящем животном. Иногда, обеспокоенный далеким звуком, Гром вскакивал и подолгу вслушивался, его службу никто не отменял. Убедившись в отсутствии опасности, он зло вгрызался в цепь, пытаясь ее перекусить. Рвался из стороны в сторону в надежде разорвать кольца или ошейник. Мимо по улице пробегали свободолюбивые дворняжки, умело шныряющие носами под снегом, выискивающие пропитание. Они быстро съедали найденное и шли дальше. Скрывались за поворотом, уходили в свои неведомые дали. Лай срывался на вой – Гром, завидовал им всем сердцем, осознавая, как мал его собственный мир, состоящий из полуразвалившегося дома и возложенной на него обязанности, скрепленной внушительной цепью. За лишения ему, конечно, причиталась награда – две миски каши в день – невкусной, едва поддерживающей жизненные силы, еды. Вскоре, не являясь глупцом, прекрасно понимая, что за поворотом улицы для него ничего нет, Гром обретал покой. Приспосабливаться к новому было поздно.