– Поклонник говоришь? Ну-ну, – с интересом взирает на посетителя старлей. – Давай, пиши адрес.

– Шевеля губами и потея от радости, матрос аккуратно записывает.

– Прочти, что написал.

– Москва, театр на Таганке, артисту Высоцкому, – с восторгом шепчет тот.

– Молодца, – хитро щурится «брат», а кто тебе это посоветовал?

– Гордеев с Крыловым, – довольно гудит Лямин. – Сходи, говорят, к товарищу старшему лейтенанту, он добрый.

На следующий день, получив по наряду вне очереди, «философы» драят трюм в восьмом отсеке.

– Ну и деревня, этот Лямин, – пыхтит Гордеев. – Шуток не понимает.

На разрисованном морозом стекле перистые узоры, в углу кабинета, на раскаленной лодочной грелке побулькивает и исходит душистым паром фарфоровый чайник, а на свободном столе (его хозяин в автономке), на расстеленной газете благоухает десяток пирожков с мясом, только что доставленных дневальным из матросского кафе.

– Так, щас дернем чифирку, отпишемся и «море на замок», – довольно потирает руки Мариоз Галимыч, вскрыв сейф и брякнув на стол «литерное» дело.

Мы с ним только что вернулись с «объектов», Габидулин с Сайда-губы, а я из гарнизонного поселка и изрядно продрогли.

Когда, немного подкрепившись, мы прихлебываем обжигающий напиток, сопровождая действо глубокими затяжками беломора, на моем столе звонит телефон, и я снимаю трубку.

– Как дела? – возникает в ней голос дежурного по флотилийскому отделу, моего однокашника Валеры Шабрина.

– Дела у прокурора, – отвечаю я. – У меня делишки.

– Понял, – отвечает Валера. – Давай их в сейф и срочно к Василию Ефимычу.

– Озадачили? – интересуется Габидулин, выдувая вверх тонкую струйку дыма.

– Вроде того, – опускаю трубку на рычаг. – Адмирал зачем-то вызывает.

– Озадачит, – философски изрекает капитан 3 ранга. – Давай, топай, он ждать не любит.

Спустя минуту, нахлобучив на голову шапку, я сбегаю вниз по широкому трапу казармы, пихаю от себя заиндевелую, с пружиной дверь и выхожу наружу.

Легкие наполняются морозным воздухом, и, скрипя по свежему снегу, я топаю в сторону Особого отдела флотилии.

Он чуть сбоку от казарменного городка, в белом здании на берегу залива.

Взбежав на широкое крыльцо, с лежащим перед дверью резиновым ковриком, я шаркаю по нему ногами, вхожу в небольшую прихожую и давлю висящую на стене кнопку.

Внутри хрюкает ревун, потом щелкает автоматический замок, и я оказываюсь внутри.

Стоящий у входа матрос охраны со штыком на поясе бодро козыряет, я в ответ, и направляюсь к комнате дежурного.

За ее проемом навстречу поднимается Шабрин, мы пожимаем друг другу руки, и я киваю в конец длинного коридора, – как настроение?

– Вполне, – улыбается Валера. – Я бы даже сказал, благодушное.

Проследовав по длинной ковровой дорожке, окаймленной с боков двумя рядами дверей с табличками, я ступаю в расположенный в торце темный тамбур, стучу костяшками пальцев в отделанную шпоном дверь и, со словами «прошу разрешения», вхожу внутрь.

Навстречу мягкий свет жужжащих под потолком плафонов, громадный портрет «Железного Феликса» на стене, и под ним массивная фигура начальника.

– Присаживайся – кивает он на приставной стол, и мы пожимаем друг другу руки.

Василия Ефимовича я знаю давно, еще когда служил срочную на одной из лодок флотилии и он направлял меня на учебу, а потом, будучи в Москве, пригласил к себе на службу.

– Как идет подготовка к выходу? – отложив в сторону какой-то талмуд, интересуется начальник, и я обстоятельно докладываю.

– Ну-ну, – благодушно гудит он, – давай, готовься.

Через месяц у меня выход на боевую службу, и я «подчищаю» все береговые дела.

Затем Василий Ефимович наклоняется, выдвигает ящик в одной из тумб стола и на свет появляются сложенный в несколько раз крейсерский военно-морской флаг и офицерский кортик.

– У меня к тебе просьба, – чуть выдвигает клинок из ножен, и снова вщелкивает его на место. – Сегодня во Вьюжном мой старинный друг, полковник Колосков, отмечает перевод в Москву. А у нас, как на грех, вечером совещание у командующего. Навести его и передай мои поздравления, а заодно и эти сувениры, добро?

– Нет вопросов, – отвечаю я, после чего адмирал помещает подарки в специально приготовленную коробку и передает мне.

– Поедешь с Огневым, на грузовом ГАЗе, – добавляет он. – И возьми пистолет, на всякий случай.

– Есть, – поднимаюсь я со своего места. – Разрешите идти?

– Давай, – кивает Василий Ефимович, и я направляюсь к выходу.

Спустя полчаса, недавно полученный отделом новенький ГАЗ-66 с крытым тентом отъезжает от отдела и рулит в сторону опоясывающего базу серпантина. На землю опускаются ранние сумерки.

– За час доедем? – закуриваю я папиросу и протягиваю пачку водителю.

– Должны, – тянет тот оттуда пальцами вторую и прибавляет газу.

Натужно ревя мотором, грузовик взбирается на серпантин, слева, внизу, проплывает режимная зона с парящим от холода заливом и застывшими у пирсов черными телами ракетоносцев.

Потом мы спускаемся в окаймленную причудливо изогнутыми полярными березками и кустарником распадок, в центре которого замерзшее озерцо, водитель врубает очередную передачу и ГАЗ, завывая, берет очередной подъем.

За ним, в обширной, окаймленной сопками долине, раскинулся гарнизонный поселок со скальным плато и заснеженными пятиэтажками, и полого уходящая вверх, накатанная дорога, сливающаяся с горизонтом.

На въездном КПП я предъявляю укутанному в тулуп матросу служебное удостоверение, то машет рукой, и второй поднимает шлагбаум.

– Погнали наши городских, – довольно ухмыляется Огнев, и грузовик, плавно набирая ход, катит в белое безмолвие.

Оно открывается сразу, поражает своей безмерностью и мрачной красотой мироздания.

Я протягиваю руку к закрепленной на панели старенькой, в кожаном чехле «Селге», щелкаю колесиком и кабину наполняет тихая мелодия.

под серебряные переборы гитар поют молодые голоса и безмолвие исчезает.

Кругом белые искрящиеся просторы, со все темнеющим вверху небом, первые, едва заметные звезды в вышине и очарование прекрасной музыки.

– Хорошо поют, – вздыхает Огнев. – Душевно.

– Хорошо, – соглашаюсь я, и мы слушаем дальше.

Разница в возрасте у нас лет семь и восприятие, по-видимому, одинаковое. Первая любовь, грусть и оставшиеся надежды.

Между тем колеса «шишиги» (так у нас почему-то зовут ГАЗ) исправно накручивают километры, звезд на небе становится больше, и Огнев включает т фары.

В их свете, по сторонам хорошо расчищенной трассы мелькают причудливые тени, перед ветровым стеклом возникает белый рой, откуда-то, с просторов Арктики, налетает снежный заряд.

Через минуту все исчезает в бешеной круговерти, мы сбавляем скорость, по стеклу со скрипом гуляют «дворники».

– Только на Севере такое, – то и дело выворачивая руль, недовольно бубнит Огнев. – Все наоборот. Кому расскажешь, не поверят.

выдает приемник последний куплет, после чего следует завершающая импровизация.

И, как по волшебству, за окном все прекращается.

Ветер с воем улетает в просторы тундр, метельный рой исчезает, фиолетовое небо становится выше.

Минут через десять грузовик подкатывает к нужной нам, заснеженной развилке.