– Да, – всхлипывает она, – угомоните мужа.

– За мной! – оборачивается начальник, и мы рысим к калитке.

За ней небольшой садик, а во дворе качающийся во все стороны здоровый бугай с топором в руках.

– Брось! – приказывает лейтенант и нервно лапает кобуру.

В ответ тот что-то злобно орет по – эстонски, затем поудобнее перехватывает свое орудие и делает несколько неверных шагов навстречу.

– Взять! – следует команда, и мы с Валеркой прыгаем на дебошира.

Вырванный топор летит в одну сторону, наши бескозырки в другую и тяжело сопя, мы заламываем руки хулигану за спину.

– В комендатуру супчика, – шлепает начальник бескозырки нам на голову, и мы, сопя, вытаскиваем вопящего прибалта на улицу.

– Во-во, пускай посидит гад! – высказывают недовольство собравшиеся у калитки соседи и успокаивают все еще плачущую женщину.

Метров через сто «гад» понемногу успокаивается, его ноги все больше заплетаются, и мужик начинает клевать носом.

Тащить почти центнер веса не подарок, и настроение у нас падает.

– Давай, давай, топай! – периодически встряхиваем мы задержанного, и тот бессмысленно ворочает башкой.

Когда наша компания минует центр, хулиган снова приходит в себя, изрыгает маты и начинает вырываться.

Нас с Валеркой бросает из стороны в сторону, и мы его едва удерживаем.

Встречающиеся прохожие с интересом глазеют на весь этот цирк, обмениваются мнениями и дают ценные советы.

Наконец, потные и злые, мы оказываемся в парке, от которого рукой подать до комендатуры и здесь разворачивается кульминация.

Вконец озверевший нарушитель, пинает Валерку ногой под колено, тот с воплем выпускает его руку, а мы сцепляемся в дружеских объятиях и рушимся в ближайший куст сирени.

– Держись! – басит откуда-то сверху Малыш, потом в воздухе мелькает кулак, и с меня стаскивают обмякшее тело.

– Вяжите, – расстегнув китель, протягивает нам брючной ремень начальник, мы быстро сооружаем в нем скользящую петлю и крепко захлестываем руки бесчувственного хулигана.

Потом усаживаем его на скамейку и приводим себя в порядок.

Вид у нас еще тот.

Белые форменки вывожены в пыли, у меня лопнули брюки в шаге, а у Валерки лопнуло стекло от часов.

– У, гад, – косимся мы на приходящего в себя эстонца, затем по знаку лейтенанта приводим его в вертикальное положение и, спотыкаясь, выходим на финишную прямую.

Наконец желанное здание комендатуры, у которого лениво шаркает метлами пара губарей, а за их работой со скучающим видом наблюдает пожилой прапорщик – начальник гауптвахты.

– О! Тармо! – оживляется он при нашем появлении. – Снова бузил?

– Т-та, – сплевывает задержанный, – немнок-ко.

Затем мы сдаем буяна дежурному и с чувством выполненного долга отправляемся на обед.

Впереди, полный романтических встреч, вечер.

Полночь. Северная Атлантика. Борт подводного ракетоносца.

В отсеках легкий гул корабельной вентиляции, приглушенный свет подволочных плафонов, редкие команды по боевой трансляции.

– Погружаемся на глубину двести метров. Осмотреться в отсеках! – следует очередная.

Вслед за этим, из неоткуда материализуются вахтенные, выполняют, что предписано и нетленно исчезают.

– У-у-у, – монотонно гудит вентиляция.

– Хр-р-, – вплетается в нее из полуоткрытых дверей кают, где отдыхает очередная смена.

Впрочем, спят, далеко не все.

В офицерской кают-компании, расположенной на верхней палубе второго отсека, начинается очередной просмотр фильмов.

Памятуя завет вождя мирового пролетариата, о том, что «важнейшим из искусств для нас является кино», на корабле его впитывают ещенощно и в изрядных количествах.

А поскольку старшим на борту, в этот раз заместитель командира соединения, ассортимент фильмов радует новизной и разнообразием.

В сорока жестяных коробках, полученных в Политуправлении флота и упрятанных замполитом в компрессорной выгородке первого отсека, под бдительным надзором торпедистов, хранятся перлы советского кинопроката.

– Ну что, комиссар, чем сегодня порадуешь? – басит от центрального стола замкомдива, и удобно расположившиеся на диванах и привинченных к палубе креслах, жаждущие приобщиться к искусству офицеры, оживляются.

Кстати, выглядят они весьма импозантно. Многие с бритыми, сияющими как бильярдные шары головами, разнокалиберными усами и пока еще жидкими бородками. Дань, так сказать, подводной моде.

Ну, и как положено при посещении кают-компании, все в отутюженных кремовых рубашках, легких синих штанах и кожаных тапках. Рубашки, по неизвестно кем заведенной традиции, украшены выполненными водостойким суриком штампами, по числу пройденных автономок и свидетельствуют о боевой наплаванности их владельцев.

Самые – самые старпом и механик. Они все в штампах, как ходячие бандероли.

– Предлагается новый фильм Данелия, – молодцевато подкручивает казацкие усы чернявый капитан 2 ранга. – «Мимино» называется.

– Это который снял «Путь к причалу»? – проявляет высокую осведомленность командир.

– Ну да, – поудобнее устраивается в кресле механик. – По сценарию Вити Конецкого.

– Наш человек, – многозначительно изрекает замкомдива. – Давай, Эдуард Иваныч, запускай берлагу.

Замполит подает знак в сторону уже вооруженной бобинами «Ураины», старшина-акустик, он же по совместительству киномеханик, тянет руку к рубильнику и через секунду в полумраке кают-компании возникает тихий стрекот.

Сначала на белом полотне висящего впереди экрана появляются пленочная перфорация, название фильма и титры, а потом с борта летящего вертолета открывается прекрасная картина гор, синеющего над ними неба и земной ландшафт.

– Красота, – ветерком шелестит среди зрителей, а впечатлительный доктор от восторга всхлипывает.

Далее, после приземления, следуют несколько колоритных диалогов горцев, вызывающих у аудитории дружный смех, вертолет снова парит над горами, и все вокруг наполняет жизнеутверждающая песня

торжественно выводит мягкий баритон, и у многих по телу пробегают мурашки.

следует далее оригинальный припев, и в него вплетаются звуки барабана.

Песня будоражит, куда-то зовет и рвется из прочного корпуса.

– Хорошо поет, – покачивая в такт ногой в тапке, констатирует замкомдива. – Душевно.

Когда первая часть заканчивается и киномеханик перезаряжает установку, офицеры живо обмениваются впечатлениями и довольно улыбаются.

– Вот видишь, Михал Иваныч, – обращается командир к здоровенному минеру. – Летает человек в воздухе, песни душевные поет. – А ты на швартовках всегда матами ругаешься.

– Он, не ругается, – пихает локтем в бок приятеля командир ракетчиков. – Это наш Миша так разговаривает.

В кают-компании грохает смех, и фильм продолжается.

Когда он заканчивается и врубается свет, офицеры некоторое время сидят и молчат. Всем хочется продолжения и почему-то грустно.

На следующую ночь «Мимино» показывают в старшинской кают-компании мичманам и матросам, и тот, что называется, вызывает фурор.

«Чито вгрито» бормочут на многих боевых постах и в рубках, а в общественных, вроде курилки и амбулатории местах, то и дело летают крылатые фразы.

Типа, «Ларису Ивановну хачу» или «Я тебе умный вещь, скажу. Только ты не обижайся».

А когда в кают-компаниях пьют вечерний чай, к которому подается сухая простокваша, кто-нибудь обязательно интересуется у соседа «ты пачиму кефир не кушаишь? Не любишь?».