– Как же! Построят они… Голытьба чухонская!.. Держи карман шире!

Поворчала, поворчала Лукерья Захаровна, но делать нечего. Через неделю переехала с сыновьями в дом к Уваровым, и прежние соседи стали жить в нем двумя семьями… К слову сказать, так продолжалось до тех пор, пока дети не стали заметно подрастать. Разнополые они были, и потому в одной комнатке им было спать не с руки. Иринка, формы которой заметно округлились и приобрели девическую привлекательность, вдруг стала сильно смущаться парней, в особенности Клима, который настолько возмужал, что в свои четырнадцать лет выглядел значительно старше. Она часто убегала из дому, пропадая целыми днями у соседских подруг, или бесцельно болталась по улице.

В свою очередь, Клим не то, чтобы приставал к Иринке, нет! Но, когда он находился рядом с ней, зрачки его глаз становились темней, ноздри расширялись, а дыхание учащалось. Ему хотелось схватить ее за плечи и поцеловать прямо в губы. Клим с трудом удерживался от этого необъяснимого желания. Ведь никаких особенных чувств к Иринке он не испытывал.

Как-то, подкараулив момент, когда они были в доме совсем одни, Клим предложил:

– А, пошли на сеновал!

Иринка хитро посмотрела на него.

– А денег сколько заплатишь?

– Денег? – растерялся Клим. – Да, нет у меня никаких денег! Сама знаешь…

Иринка ехидно усмехнулась:

– Вот когда будут, тогда я и подумаю насчет сеновала!

Но Клим был упрямый хлопец. Если, что в голову себе втемяшит, так уж клещами эту его затею потом оттуда не вытащишь. Лукерья Захаровна, когда на работу по утру уходила, то малость деньжат ему оставляла. Хлеба прикупить или еще чего там. Сдача с тех денег мизерная оставалась, и Устюжанина возвращать ее никогда не требовала. Потихоньку, полегоньку Клим прикопил деньжат. Сумма получилась не ахти какая, но этого показалось ему достаточным, чтобы возобновить с Иринкой их прошлый разговор насчет сеновала.

Иринка не сразу, но, все ж таки, уступила Климу. Но с одной оговоркой: к ней не приставать. Иначе, она мамке своей и Лукерье Захаровне все расскажет. Клим пообещал, что не станет ее трогать ни при каких обстоятельствах.

– Ладно! Тогда пошли! – согласилась Иринка и взяла деньги.

Но когда они зашли в сарай и плюхнулись в сено, Клим спросил:

– А сколько тебе нужно денег, чтобы ты потрогать себя разрешила?

Иринка вначале сильно смутилась, а потом подумала и сказала.

– Много! Очень много!

– Ну, хорошо! – сказал Клим. – Я согласен тебе их дать! Только, когда вырасту и пойду работать…

Иринка округлив глаза, с удивлением посмотрела на него.

– Я – не банк и кредитов не выдаю! И, к тому же… Где – гарантия, что ты действительно вернешь мне потом деньги? А – вдруг, ты уедешь из села, и мы больше никогда не увидимся?

– Увидимся! – уверенно возразил ей Клим. – Чует мое сердце, что увидимся! Так, что зря не паникуй!

– А я и не пани…

Но Клим, не дав ей рта раскрыть, вдруг обнял ее и поцеловал взасос. Иринка вначале опешила. Но, когда ощутила его руку на том месте, где ей недозволенно было быть, дико завизжала.

– Закрой рот дура! Иначе, все село сюда сбежится! Тебе же потом хуже будет! Насмерть засмеют…

Наверно, испугавшись огласки, та сразу притихла. А Клим, воспользовавшись этим, начал стягивать с нее одежонку. Иринка вначале изо всех сил противилась ему. Но Клим был гораздо сильнее.

– Уймись! Уймись, говорю! – как змей подколодный, шипел он ей прямо в самое ухо.

Но Иринка не выдержала и от отчаяния взвизгнула вновь.

Неожиданно дверь в сарай отворилась, и в ее проеме показался… Фрол!

– Кто – здесь? – сердито спросил он, напряженно вглядываясь во тьму.

Зарывшись с головой в сено, Клим и Иринка сразу затихли, чтобы нечаянно ни чем не выдать себя.

– Клим! Это – ты? Выходи! Я знаю, что ты – здесь!

Прошло какое-то время прежде, чем сено зашуршало и в сумрачной глубине обозначился силуэт.

– Ты – что? Следишь за мной, сопляк?

– Больно надо! – возразил Фрол. – Просто, я шел мимо… Слышу, в сарае – возня какая-то… Вот я и подумал, дай, зайду! Вдруг там сено воруют! Хозяйке чем потом скотину кормить?..

– Будет врать-то!.. И – вообще… Вали отсюда, пока цел!

– И свалю!.. Только ответь, ты Иринку случаем нигде не видел? Анна Дмитриевна еще с утра наказывала, со школы вернусь, чтоб задачку одну по математике ей помог решить… Портфель-то Иринкин на скамье возле печи валяется, а сама она, словно сквозь землю провалилась!..

И Фрол ушел…

– Даже не знаю, как тебе это объяснить… – как-то затеяла Анна Дмитриевна давно назревший разговор с подругой.

– А ты ничего не говори! Чего попусту воздух сотрясать? Я – не слепая, сама все вижу. Дай нам еще месяц у тебя пожить, а там уже навсегда распрощаемся…

Через месяц Лукерья Захаровна вместе с сыновьями и впрямь покинула гостеприимную хату своей подруги. Клима и Фрола она на рейсовом автобусе отвезла в район, где располагался сельский интернат. После чего отправилась в соседнее село. Там в совхозе, как раз, доярок не хватало. Новый председатель ей обещал через год хату новую поставить, если Лукерья Захаровна работать на совесть будет. То есть, с утра и до позднего вечера за копеечную зарплату. А пока предложил пожить во времянке, что стояла в его усадьбе рядом с трехэтажным кирпичным особняком.

Деваться Устюжаниной было некуда, поэтому на любые условия она была согласна…

К чести председателя сказать, он оказался человеком слова и ровно через год и вправду срубил ей новую избу. Едва переступив ее порог, Лукерья Захаровна бросила скудные пожитки и отправилась за сыновьями в район, чтобы вытребовать у интерната детей назад. С опекунским советом на этот счет она заранее все обговорила и бумаги нужные, где надо подписями ответственных людей заверила. С месяцок или два она еще помыкалась по дурацким инстанциям, но детей все же себе вернула. С тех пор Устюжанина и двое ее ненаглядных чад вновь стали жить все вместе под одной крышей, не беспокоясь за завтрашний день. Сыновья ее стали посещать местную школу и учителя хвалили их за усидчивость и старание. В особенности, Клима. Жаловались лишь на то, что, несмотря на большие способности, он был очень замкнут в себе и плохо находил общий язык с товарищами. На замечания по этому поводу никак не реагировал. Словно эти самые замечания и не ему вовсе предназначались. А с выпускного вечера, едва получив аттестат, и вовсе ушел. Так, что его исчезновения никто даже и не заметил…

Вскоре Клим поступил в лесной институт, и, закончив, стал понемногу торговать лесом. Не все гладко у него поначалу выходило, но он не отчаивался, словно наперед знал, что задуманное у него, в конце концов, получится, как надо.

Фрол же готовился поступать в медицинский. Он не одобрял стремления брата пойти по стопам отца, и, тем более, его тайной мечты: непомерно разбогатеть.

Когда Клим, учась в столичном институте, приезжал домой на каникулы, а Фрол только заканчивал школу, они, как и прежде, зачастую не находили общего языка между собой, и часто спорили по пустякам. А иногда – на философские темы. Например, что – важнее на этом свете: дружба, связи, престижная профессия или любовь? Можно ли, живя в бедности, быть счастливым? И – так далее!.. Но Клим не придавал подобным спорам особенного значения и всегда придерживался своего особенного мнения, что – деньги, а не хлеб, всему голова!

Каникулы заканчивались, и Клим уезжал в столицу. Учиться в Москве было очень престижно! К тому же, учеба всегда давалась старшему Устюжанину легко. Он посещал все лекции, не пренебрегая ни одной, часами просиживал в библиотеке. Видя заинтересованность Клима в получении знаний, преподы в институте охотно шли на контакт с ним. Устюжанин чем-то необъяснимым умел расположить к себе кандидатов и докторов наук. К тому же, кое-кто из них являлся заведующим той или иной кафедры. Едва Устюжанин с улыбкой объявлялся в аудитории, где принимали зачет, преподаватель без лишних вопросов брал у него зачетную книжку и делал в ней соответствующую пометку. Не успевал Клим открыть рот и сказать два, три предложения, как за экзамен ему безо всякой проволочки ставили «отлично». Он часто заходил в деканат, словно к себе домой, и здоровался за руку с кем-нибудь из профессоров, если это был мужчина. Или слегка касался губами руки очаровательной служительницы Велеса.