© Ада Мобессен, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

Интересно, есть ли фильмы, в которых нет сюжета? Черно-белые кадры, они проносятся перед глазами на большой скорости, раскрываешь пошире глаза, стараешься не моргать, чтоб не пропустить ничего… ничего «важного»… Сюжета нет, есть нагромождение без всякой каузальной связи… Иногда в глаз ударяет цветной кадр, яркое пятно, но потом снова череда черно-белого…

Наша жизнь?.. Такой-же черно-белый фильм с редкими вкраплениями цветного? Абсурдное нагромождение событий без каузальной связи, когда одно не вытекает из другого: причина – следствие – последствие?.. Из меня утекала, да, временами более явно, временами менее явно чувствовала: из меня утекает жизнь. Куда? К кому? И почему?

Жизнь во сне. Мне снился сон. И он был такой же больной, как то, что произошло потом, там, за пределами сна. Но я была такая упрямая: я не хотела верить в сон, я хотела верить, что у меня хватит сил переделать сон, который начал распространяться на жизнь, которая за пределами всех снов.

Я стояла в потемках, приглушенный свет окружал меня, закулисное пространство вокруг, а там – сцена и свет.

Пахло старой бумагой и пылью. И тогда, в детстве, пахло пылью, деревом и старыми газетами. Я стояла в потемках, упершись лбом в белую известку. И она тоже пахла – эта стена, старая побелка, известка. Известку ели в детстве, когда не хватало кальция.

Нет, я не скребла пальцами по стене и не ела. У меня внутри была жажда, сильная жажда. Я была очень уставшей, от долгого стояния в углу – уставшей – и ноги уже начали трястись, но мне не разрешали ни выйти из угла, ни сесть в углу. Рядом с моим лицом запомнилась навсегда книжная полка и брошюры, и газеты, и что-то еще… как я люблю книги и запах новой бумаги!

А тогда я стояла в углу с трясущимимися ногами, уставшая плакать. Мое лицо распухло от слез, мои глаза… слез больше не было. Была жажда, очень хотелось пить. Тьма распространилась по комнате, и наступил вечер. Родители были на кухне. Слез больше не было. В тот день я разучилась плакать. Мне было четыре года и я не знала, за что меня наказали.

Я разучилась плакать и постарела на много лет в тот вечер. Взрослые казались мне странными людьми на самом деле.

Теперь, когда я плачу, мои слезы не льются из глаз, они остаются где-то внутри… Там такой внутри резервуар во мне… боюсь, что он уже переполнился… с некоторого времени слезы в него не входят. Резервуара не хватило на всю жизнь.

Возлюбленный, нежный и пылкий, сказал как-то: Ано, посморкайся!

Но я не сделала этого, а у меня бежало из носа, и тогда он повторил: Ано, посморкайся!!

И я взяла конец шарфа, мы шли как раз по улице, недалеко от петербургской чебуречной, названия русских улиц не оставались в моей голове, совсем не задерживались, – и я взяла кончик шарфа, ведь тогда была зима, и приложила к носу вместо платка.

Секунду спустя я почувствовала: неприязнь родилась в сердце возлюбленного. Неприязнь от того, что я сморкалась в шарф. Кончик шарфа намок. Я не стала ему объяснять, что когда-то давно я разучилась плакать… Это очень долгая и старая история на самом деле… Я не стала ему объяснять, что резервуар переполнился… У него переполнился свой.

Я не стала ему объяснять, что с недавнего времени мой организм перешел на другой режим: он выпускал слезы не через глаза, а через нос… Соленая водичка осталась на кончике шарфа. Да, в те дни у меня часто протекал нос, а в детстве я уже не плакала. В школе у меня было две клички: «монашка» и Жан Дарк. Со мной можно было делать что угодно – я не плакала.

Какой прогресс, думала я, глядя в открытое окно, которое выходило на какой-то петербургский проспект. Я смотрела не вниз, на дорогу, троллейбусы, пешеходов, а смотрела вверх. Вечерние фонари тоже светили вверх. Сверху на нас безвучно падал большими хлопьями снег. Пушистый, без веса, без слова, без направления. Небо было темно-лиловое и раздутое жидкостью. И оно хотело от этой жидкости освободиться. Оно освобождалось у меня на глазах.

Какой прогресс: я снова могу плакать, хотя бы и через нос, подумала я.

И душа моя хотела освободиться от жидкости. Я стояла у окна, высунувшись наружу, и хотела освободиться. Какой свежий, влажный был воздух.

Возлюбленный сказал мне, что любит меня, но это был как раз день, когда люди ведут себя так, если бы любовь – это была боль. Я поверила ему.

Я снова стояла в потемках. Мое сердце было железное. Во сне, за кулисами, пахло пылью и газетами. Папье маше, марионетки, куклы, маски… Кто-то включил софит на сцене. Кто-то стоял передо мной, существо без лица, и держал перед собой весы. Вот теперь я его и увидела, скорее почувствовала.

Он держал передо мной весы. Это были для меня – весы. На одной чаше весов моя жизнь, – сказали мне. На другой чаше весов возлюбленный.

Кого я выбираю? – спросили меня бессловесно.

Я выбираю возлюбленного, – сказала не раздумывая.

Ты уверена, что у тебя хватит сил? – меня спросили тогда.

Я ни в чем не уверена, – ответила я, – я просто сделала выбор.

Потом было долгое молчание. Долгая тишина. И звуки исчезли, и запахи исчезли, и сам сон. Все закончилось. Что это было? Я дала обет?

Спустя некоторое время мне пришло в голову: я могла бы выбрать во сне и возлюбленного, и свою жизнь. Почему мы выбираем именно одно из двух? Почему не одно из трех? Почему мы не выбираем и первое, и второе? Почему мы не думаем, что можем отказаться и от первого, и от второго, и от третьего?

Но больше я уже не могда попасть в тот сон, и сны перестали мне сниться.

Занятие закончилось. Я сидела на лавочке в раздевалке и машинально рассматривала свои ступни. Наша группа уже разошлась, я была последней и не торопилась домой. Кто-то забыл свои балетки… а я была босиком на занятии.

Кто-то вошел в раздевалку и я подняла голову, взглянула ей в глаза. Глаза ее были две влажные, непроницаемые сливы. Не оторваться. Кожа как мрамор. Откуда ты такая?.. Куколка.

«Куколка» – это было не мое, заимствованное слово. Я начала заимствовать слова у возлюбленного. Были и другие. И куколка начала раздеваться… Где же я ее видела уже, на каком мастер-классе? Мне хотелось подняться с лавочки, подойти к ней и сказать:

«Возлюбленный, если бы тебя увидел, назвал бы «куколкой».

Еще была куколка, которую мы увидели в скором поезде на Петербург. Он обратил мое внимание на куколку: «Где ее сделали такую, на каком заводе?» А мне было жаль, что она работает на «такой работе», развозит закуски пассажирам. Ведь она могла делать в жизни что-то интересное.

«Давай, возьмем ее с собой?» – предложил возлюбленный.