«Эльфы», помедлив, поднялись, держась за руки.

— Я ценю вашу преданность, ребята. Но если вы действительно хотите почтить память генерала, то ступайте и займитесь делом, а не бездельничайте здесь, пуская сопли. Марш!

Тая громко всхлипнула и убежала. Орловский сжал кулаки и шагнул к Хьюго:

— Не смейте так с ней разговаривать!

— Орлик, ты плохо читал Толкиена. Если бы ты проштудировал творение профессора внимательно, то понял бы, что эльфы — это чудовища и уроды, их надо истреблять. Ты что-то хочешь возразить? Или даже вытащить свой меч?

Орловский положил ладонь на рукоять меча, но вытащить клинок не успел — ствол хьюговского пистолета упёрся ему в лоб.

— Ну что ж, действуй. Нет? Передумал? Что с тобой? Ты дрожишь? Бедный...

Пальцы Орлика соскользнули с рукояти меча. Тогда Хьюго сам извлек клинок из ножен, взвесил на руке.

— Неплохая работа. Но тебе эта игрушка ни к чему. Иди-ка лучше вооружись метлой да подмети двор. Это пойдёт тебе на пользу. Иди! — Начальник охраны пихнул Орлика, да еще вдогонку ударил мечом плашмя.

И с видом победителя отправился в госпиталь. Последняя дверь по коридору вела в морг. Терри была здесь.

— Я должен осмотреть убитых, — заявил Хьюго. — Вы уже проводили вскрытие?

— Нет, тела только обмыли, — отвечала Терри.

Одно тело, накрытое простыней, лежало на столе. Второе — тоже под простыней, на каталке.

— Зачем вам меч, Хьюго? — спросила Терри.

Сразу же после смерти Бурлакова ей сделалось ясно, что власть в крепости перейдет к начальнику охраны. Надолго ли — это другой вопрос. Терри не любила делать прогнозы.

— Меч — символ власти и фаллический символ. Или вы этого не знаете? Неужели не знаете? — Хьюго изобразил крайнее удивление. — Моя власть будет такой же ослепительной, холодной, чистой, как эта сталь. Скоро все в крепости это почувствуют. Это Светлана? — Хьюго указал на скрытое простыней тело на столе.

— Она, — кивнула Терри.

Хьюго подошел, откинул ткань.

— Смотрите, какая она красивая. Еще прекрасней, чем прежде. — Он положил меч рядом с телом. — Когда человек погибает вот так мгновенно, не от болезни, а от пули, ножа или иглы, его тело после смерти кажется прекраснее, чем при жизни. Убитый становится как будто моложе. — Пальцы Хьюго скользили по щеке Светланы, к шее, застыли надолго в ложбинке груди. — А грудь. Какая восхитительная грудь! Она создана для поцелуев.

Но Терри смотрела не на грудь Светланы, а на брюки Хьюго. На его ширинку. Она была расстегнута, и возбужденный член торчал наружу.

— Мне выйти? — спросила Терри.

— Лучше всего.

Каланжо отвели не назад в карцер, а в его собственную комнату. Впрочем, здесь он оказался не один: на кровати спал Том, Димаш расположился в кресле. Рафа не было. Видимо, его поместили где-то в другом месте. Если, конечно, сумели арестовать.

— О Господи, капитан! Что с вами? — Димаш вскочил. — Вам помочь?

— Не надо! — махнул рукой Каланжо.

Он налил в тазик воды из кувшина, смочил полотенце, принялся отирать лицо. При этом он морщился — было больно. Коснулся разбитого рта и замычал сквозь зубы.

Том проснулся, сел на кровати, ссутулившись, держась за живот.

— Сволочь, какая сволочь, ненавижу, — пробормотал Том, всхлипывая.

— Тебя тоже арестовали? — спросил Каланжо.

— Нет. Но Хьюго заявил, что он мне не доверяет.

— Что говорят в крепости?

— Ничего не говорят. Все рыдают.

— А Борьку не арестовали. Борька в охране, — вздохнул Димаш. — Может, он нам как-то поможет? Том, ты бы с ним поговорил — он честный парень, он не мог Хьюго продаться.

— Я одного не понимаю! — Каланжо вновь намочил полотенце. Вода в тазу уже была красной. — Хьюго догадался, что Ланьер превратился в зомбака и явился убить генерала? Если да — то он вроде как сообщник. Или охранник просто облажался, а потом воспользовался моментом?

— Какое это имеет значение? — пожал плечами Димаш.

— В самом деле — никакого. — Каланжо плюхнул полотенце в таз и присел на край кровати. Его мутило.

— Что с нами будет? — спросил Димаш.

— Ничего. Мы присягнем Хьюго и будем ему служить. Ждать весну. Потом попытаемся сбежать.

— Я не хочу служить Хьюго, — захныкал Том.

— Мне не верится, что Виктор Павлович мог убить генерала. Кто угодно, но только не он, — заявил Димаш.

— А что ты о нем знаешь? Почему так уверен? — спросил Каланжо. Заявление Димаша почему-то его разозлило. После происшедшего он ни в чем уже не был уверен.

— Он — портальщик, а не стрелок. И потом, он меня с Борькой из мортала вывел, вы же знаете.

— И все?

— Он — известный ведущий «Дельта-ньюз». Делал обалденные программы... — Димаш задохнулся и замолчал, не зная, что еще сказать, чтобы доказать невиновность Ланьера.

— Ты не находишь странным, что парень с такой профессией пошел за врата? — тут же парировал Каланжо. — Знаешь, сколько он должен зарабатывать в месяц? Что он забыл за вратами?

— Не знаю. Он никогда не говорил — зачем. Может быть, из-за девчонки?

— Может быть. Но я думаю, ему хотелось, как и прочим придуркам, отведать крови. Прочувствовать, что это такое — отнять жизнь.

— Неправда! Такого быть не может! Я не верю! — не желал уступать Димаш.

Каланжо не ответил — только передернул плечами.

— А ты что думаешь, Том? — повернулся Димаш к мальчишке.

— Ничего, — отозвался водитель. — У меня болит живот. Си-и-льно болит.

Каланжо открыл аптечку, достал пластырь и спрей, чтобы продезинфицировать ссадины на лице.

— Ладно, Дим, — сказал примиряюще. — Я же не всерьез его обвиняю, просто хочу понять, что на самом деле произошло.

— А ну вас к черту!

Димаш закружил по комнате, не находя себе места. Глотнул воды из кувшина, потом подошел к окну, посмотрел во двор и отшатнулся.

— В чем дело? — спросил Каланжо.

— Гляньте сами! — прошептал Димаш.

— Что там? — Капитан подошел к нему.

Во дворе у колодца, где прежде стоял «Повелитель ветров», возвышался черной статуей всадник. Средневековый рыцарь, да и только. Вместо копья или меча он держал древко с белым знаменем. Парламентер.

— Посланец Валгаллы, — сказал Каланжо.

— Дальше не повезу! — заявил толстяк-водитель, высаживая Алену у перекрестка.

Дорога впереди напоминала бульвар в вечерний час летом: народ дефилировал взад и вперед, открытые двухместные мобили сновали среди толпы. Гомон стоял такой, что трудно было расслышать собеседника.

— А сколько еще до виллы команданте? — спросила Алена, пытаясь разглядеть из-под козырька ладони, куда движутся эти люди. Куда они все идут? Впрочем, в наличии цели, конечной точки пути она всегда сомневалась. Дорога мнилась ей ни к чему не подключенным проводом, оборванным и брошенным в пыль.

— Километров десять, не больше! — толстяк вертел в пальцах полученный жетон, пытаясь определить — не поддельный ли.

— Десять километров! — Алена едва не выронила сумку. Десять километров по жаре с тяжелой сумкой, продираясь сквозь эту толпу! И время уже — за полдень! Солнце так и печет. Впрочем, может и ливень хлынуть.

— Сеньорита, а у вас долларов нет? — спросил водитель.

— Евродоллов? Бумажных?

— Нет. Просто долларов.

Алена вспомнил про бумажник Лисова. Достала и открыла. Он весь был набит двадцатками и десятками — зеленью, старыми баксами.

Алена наугад вытащила десятку.

— Хватит?

— Ну... — Толстяк облизнул губы, рассматривая бумажник.

— Хватит! — заявила дерзкая рыжая девица, протискиваясь сквозь толпу. Одета она была, как все, — майка с изображением команданте, светлые шорты, соломенная шляпа болталась на тесемках за спиной.

Лицо знакомое... Сущинская? Ну да — знаменитая Снайперша. Они виделись весной возле врат. Неужели эта обласканная вниманием посторонних и славой дамочка запомнила Алену?