(для справки: в Баграме, во время советско-афганской войны дислоцировалась база ВВС СССР, была построена взлетно – посадочная полоса, способная принимать тяжелые транспортные самолеты и стратегические бомбардировщики).

Впереди уже стоял автоматный треск. Короткие, с паузами, урчания боевых машин. Слышны тяжелые, хлесткие очереди крупнокалиберного пулемета. Опять грохотнул взрыв.

– Гранатометами бьют сволочи!

За поворотом открылась клубящаяся пыль, жаркие всплески выстрелов. Слева от дороги, на скальном козырьке и межгорной ложбине движение фигур противника; короткие автоматные очереди и перебег от камня к камню – выверенная тактика. Рота растянулась в обороне. Дымят, выбрасывая черные языки, два БМП – Максимов! Пулемет к бою! Видишь, слева! Сахно! (взводному снайперу). Найди позицию и гранатометчиков к ногтю! Взвод! К бою!

В этот миг выхватываю взглядом ближайшую к нам подбитую боевую машину, ставшую сейчас отличным укрытием.

– Короткими перебежками! Пошли!

Нас заметили, веер пуль, взбивая пыль, разметывая камни, лег чуть впереди. Все дружно повалились на спасительную землю. Только настала пауза, вскочили и бросились, пригибаясь, в тень БМП. «Молодец Максимов»!

Становилось жарко. Справа ударила 30 мм автоматическая пушка с башни оставшейся невредимой машины – пробивая бреши в скоплении противника на гористом спуске, высокими взрывами раскидывая камни в ложбине, где укрылись душманы.

– Серегин, Ясунов! Проверьте коробочку, что там с экипажем, и башню!

Они нырнули во чрево подбитой машины.

– Все двухсотые! Пушка и пулемет в порядке!

– Вот молодцы! Вовремя ударили!

Это лейтенант Драганов из второго взвода, разгоряченный, с разорванным рукавом, в потеках крови. Пробрался к нам от – залегшей за обочиной дороги – роты.

– Ты ранен? Давай перевяжу!

– А, черт, я и забыл! Мои бойцы!

Он кивает на дымящуюся машину, откуда вынимают и укладывают в ряд погибший экипаж. Морщится от моих неумелых движений с индивидуальным пакетом и матерится сквозь зубы, взглядывая в сторону противника.

– Отходят, суки! Представляешь? Хотели нас врасплох взять! Вот эти пацаны и спасли!

Он здоровой рукой хлопает по броне машины. Я сую ему в рот раскуренную сигарету.

– Вовремя заметили и открыли огонь! А то перестреляли бы как куропаток!

В его глазах плещутся боль и отчаяние. Бледность щек. Целиком еще там, в горячке боя.

Через три минуты, доложив командиру о своих действиях, я приказал личному составу привести себя в порядок, получить боеприпасы и приготовиться к возвращению на боевые позиции.

Ротный закурил, долго разминая перед этим сигарету. На запястье светился фосфором циферблат командирских часов. Прокопченные пальцы. Стальные от усталости глаза.

– Смотри там внимательней! По разведданным ожидается масштабная операция в нашем районе! Обещали десантуру нам в подмогу, но как говорится, Бог располагает!

Неровский был крепкий, боевой офицер,

Я знал одну историю из его личной жизни. Но об этом не сейчас. Да и встреча наша была последней, он был убит снайпером спустя два дня.

Год назад в его военной судьбе произошел совершенно обычный для военного времени случай. Приехал в роту проверяющий майор из Москвы. Покрасовался, полюбовался горными вершинами и распорядился проехать до ближайшего кишлака на бронетранспортере. Не доезжая запыленных улочек и построек, увидел персиковый сад, приказал остановиться и нарвать ему нежных плодов для подарков в столице. Боец спрыгнул, шагнул… взрыв. До госпиталя довезли, но остался без ног.

Майор, чувствуя за собой вину, представил солдата к награде. Неровский, узнав как все было, ворвался вечером к нему и вызвал майора на дуэль! И тот, придавленный страхом, обливаясь липким потом в жаркой афганской ночи – бежал! Его так и не нашли.

Фраза капитана – «шакал в поле не воин» облетела всю дивизию. Дело пришлось замять. Особисты не нашли обвиняющего материала.

А месяцем позже Неровский просветил и меня. Я был молод, горяч, под воздействием первых впечатлений военных будней написал небольшой очерк о холоде и голоде бойцов на дальних постах боевого охранения.

Дождавшись приезда корреспондента «Красной звезды» вручил ему два листа исписанной мной бумаги. А вечером был вызван в Особый отдел, где щеголеватый старший лейтенант, положив руки на мои листы, разложенные на столе, хорошо поставленным голосом, постукивая пальцами, объяснил, что мои высказывания противоречат Уставу. Корреспондент сидел тут же. На меня не смотрел, его пыльные ботинки, новые, нетоптаные, не знавшие смертельной усталости ног, более всего раздражали меня. Да Бог с ним.

Неровский ждал пока я выйду, и, шагая рядом, выслушав мое недоумение и готовность искать способ передачи материала в прессу, тихо сказал, придержав за локоть.

– Брось! Тот старлей, с которым ты сейчас беседовал, просто выстрелит тебе в спину. Не забывай, что здесь – война!

Мы с ним крепко выпили в тот злополучный день. Он все время порывался рассказать мне о своей безответной любви, я останавливал, задавал вопросы о его офицерской судьбе, почему он здесь, а не на Дальнем Востоке.

– На Востоке, о котором ты спрашиваешь, вместо армейских подразделений – липкая масса медуз. Армия начала разрушаться оттуда, словно после войны с Японией в 1905. Все повторяется. Ты не находишь?

Он рассмеялся, наполнил стаканы.

– Мы все умрем, а кто останется живым – изопьют чашу позора.

Мы поздно легли спать, уже рассветало, далеко в горах были слышны одиночные выстрелы, несло холодным ветром в щели стен, мерцала за пыльным стеклом красная луна, холодила ладонь рукоять пистолета под подушкой. И в этой тревожной застывшей пустоте, я вдруг остро пожалел, что не выслушал Неровского о личных любовных неурядицах. Быть может это и есть самое важное в нас. Пока мы живы.

Через неделю после его гибели пришел приказ о присвоении ему очередного воинского звания, о награждении медалью «За боевые заслуги». И штабные офицеры долго думали, что делать с законной наградой. Родных у Неровского не было. Да и война вскоре закончилась. И есть смутные предположения, что медаль боевого офицера носит на своей выпуклой груди тот старший лейтенант, так и не выстреливший мне в спину.

На войне как на войне.

Когда мне исполнилось 16, я, заплатив символические 16 рублей – совпадение загадочных чисел и времени – вступил в Общество охотников и рыболовов. Это давало мне право на приобретение охотничьего ружья, боеприпасов, и разрешение для охоты на водоплавающую и боровою дичь. Стоял октябрь, проснувшись в 4:00 по внутреннему сигналу, не беспокоя родителей, я торопливо оделся, обул болотные сапоги, накинул на плечи рюкзак, прихватив патронташ и ружье, вышел в темноту. В нечаянном свете вспыхнувшей зажигалки, в угловой беседке двора, я успел заметить золотоволосую женскую голову, мужские руки и огонек сигареты. Не придав этому никакого значения, проследовал мимо. Город еще спал. Светились одиночные фонари. Расчет мой был в том, чтобы до зари успеть добраться до озера.

Предвидя чью-то ухмылку, сообщаю читателям, что в этом возрасте я был очень серьезен, самолюбив и прямолинеен, с отсветом стыдливости и юношеского смущения. Чтобы убедиться в первой самооценке, достаточно взглянуть на результаты моего похода за дичью. Стрелять я умел. С десяти лет упражнялся из пневматической винтовки во дворе нашего дома, в узком межгаражном каньоне. Конкуренция была высокой. Возраст и физическая сила не играла никакой роли. Это не драка. Это умение попасть в пробку от пивной бутылки с 15 шагов. В нашей компании сделать подобное удавалось двоим. Я был в том числе.